— Что не может быть! Кошка сблудила. Теперь Кудлашки нет, наказывать некого, накажите-ка лучше Ваську, оно будет вернее.

— Что случилось? — спросил я.

Наташа мне очень обрадовалась и сказала:

— Кудлашку вчера наказали напрасно.

Несколько дней историй никаких не было и мы с Наташею не ссорились. Жена моя была самолюбива очень и во многом неуступчива. Васька ее, действительно, был очень красивый кот, но и только, умом не отличался, точно также не отличался и благовоспитанностью. Мой Кудлашка не так был красив, но умен, находчив, все хвалили его, а Наташу это волновало.

Чтобы утешить жену, я стал было кое-чему учить и ее кота, но никакая наука ему не давалась. Я не мог даже достигнуть того, чтобы он не портил цветов, не играл с бахрамою от мебели, которую постоянно обрывал.

Занятия с Ваською кончились весьма плачевно. Кудлашка не мог выносить моего внимания к его естественному врагу, преследовал кота сначала лаем, потом началась у них постоянная грызня и к весне у нас пошли ежедневные побоища.

Однажды, вернувшись откуда-то, я был встречен таинственным шепотом кухарки Марьи.

— Ба-рин, у нас не все благополучно!

— Что такое? — с испугом спросил я.

— Барыня захворала, на Кудлашку рассердилась.

Иду в спальню; на пороге встретила меня с упреком Наташина мать.

— Ну-у уж, на месте Наташи не позволила бы я держать такую собаку!

Наташа лежала в постели бледная, с заплаканными глазами. Она рукою указала мне на лежавшего подле нее кота Ваську, закутанного в какую-то простыню, и истерически зарыдала.

— Что, что случилось?

— Твоя Кудлашка взбесилась и искусала моего Ваську… мы все… все теперь умрем! — всхлипывая говорила Наташа.

— Да-а, теперь надо отложить нежность в сторону и, просто, напросто, застрелить бешеную собаку! — решительно сказала моя теща.

Я осмотрел кота, увидел, что он искусан во многих местах, раны большие, но не опасные.

— Где же Кудлашка? — спросил я.

— Мы заперли его в садовую беседку, — отвечала Наташа, — только ты пожалуйста не ходи туда, она тебя искусает… можешь застрелить ее в окно.

Я вышел в кухню. Марья рассказала мне, как Кудлашка подралась с котом, ни на кого не нападала, а в беседку пошла совершенно спокойно.

— Я ей поставила там воды и положила хлеба, — прибавила она.

Иду в сад. Кудлашка, заслышав мои шаги издали, положила передние лапы на подоконник, завизжала жалобно, печально оглядывая меня одним глазом, другой же был залит запекшеюся кровью.

Забыв наставления Наташи, я бросился в беседку прямо к своему бедному псу.

Вхожу, приласкал его, Кудлашка точно понимала невольно вырвавшееся у меня слово сожаления: «бедная, бедная»! жалобно визжала и крепко охватила меня передними лапами.

Осмотрев испорченный глаз, я опять запер беседку и пошел поспешно домой.

— Убили? — спросила меня теща.

— Надо обмыть ей глаз и перевязать, — отвечал я, — глаз испорчен, нет ли у вас тряпок?

Что тут произошло, я и вспомнить не могу. Наташе сделалось дурно, мать ее рыдала. Когда они несколько успокоились, я тихонько вышел в кухню, сунул Марье рубль и сказал:

— Снесите мне кувшин воды и старую простыню или что-нибудь из ветоши в беседку и оставьте там на лестнице.

Через полчаса или более, рыдания, вопли и охи прекратились, я исчез из комнаты и был в беседке. Промыл глаз Кудлашке, сделал холодную повязку, дал ей пить и, убедившись, что нет и следов бешенства, решился явиться защитником собаки.

— Ну, как ты себя чувствуешь, Наташа? — спросил я.

— Я успокоюсь только тогда, когда увижу ту противную собаку убитою, — отвечала жена.

— Убит здоровую собаку я не могу. Для твоего спокойствия, пожалуй, сведу ее к ветеринару, пусть он освидетельствует, — отвечал я.

— Говорю тебе, что я успокоюсь только тогда, когда увижу эту противную собаку убитою! — повторила жена.

Пошел я к тестю и объяснил ему, в чем дело… Добродушный старик с удовольствием согласился отправиться со мною к ветеринару.

Ветеринару я показал глаз Кудлашки, так как надеялся, что он может еще спасти его.

Заплатив за собаку, я оставил ее в лечебнице до выздоровления.

Наташа верить не хотела, что ветеринар не нашел ни малейших следов бешенства в Кудлашке; не верила и отцу.

— Папа добрый, он не скажет мне… не хочет огорчать тебя.

Наташа выздоровела, выздоровел и кот Васька. Я ходил каждый день в лечебницу и был рад, что глаз Кудлашка спасен.

— Куда это ты ходишь? — говорила мне Наташа.

— Навещаю Кудлашку, — отвечал я.

— Что?! Разве она в самом деле не сбесилась? — со страхом спросила Наташа.

— Нисколько… глаз у нее оцарапан и до сих пор не проходит.

Наташа осталась этим недовольна.

— Какие нежности!.. — проговорила она.

— Да-а-с!.. Но… ты жестокая и… мстительная!..

Через неделю Кудлашка была сдана мне с рук на руки и я привел ее домой. Она с радостью бросилась к Марье, несмело подошла к барыне, которая удостоила ее улыбки… даже погладила по голове. При виде Васьки, Кудлашка не мог совладать с чувством ненависти и неистово бросился на него. Драки не произошло, потому что я схватил за ошейник и вывел собаку. Наташа зарыдала и от испугу с нею сделалась истерика.

— Видеть не могу этой собаки! — кричала она. — Я не останусь тут, уйду жить к маме. Выбирай кого-нибудь из двух: или собака останется с тобою, или я.

— Что за вздор говоришь ты, Наташа! — старался я успокоить жену. — Ты моя жена, а Кудлашка… ну, Кудлашка — собака, которую я очень люблю, но она, помни, бессловесное, животное…

— Добрый мой… — ласково говорила Наташа. — Если хочешь, чтобы я была покойна, отдай кому-нибудь Кудлашку.

— Кому же отдать?

— Пошли его в деревню, завтра наши едут.

Я согласился и на другой день свез Кудлашку на пристань к Николаевскому мосту, где просил тестя отдать собаку какому-нибудь крестьянину, причем сказал ему, что за содержание буду платить.

Так простился я с Кудлашкою. Мне было грустно, что верной, умной собаки около меня не было, но что делать: не все делается по нашему…

Прошел месяц. Мы собирались ехать тоже месяца на два в деревню и, уложив вещи, сидели за вечерним чаем, толковали о предстоящей дороге, как вдруг услыхали возглас Марьи:

— Ты это откуда?

— Что такое? — крикнул я, но, вместо всякого ответа, в комнату влетел Кудлашка, исхудалый, и радостно бросился ко мне на грудь, потом приполз к Наташе, которая этим не тронулась, а только вопросительно посмотрела на меня.

— Что же теперь прикажешь с ним делать? — спросил я.

— Отправить его куда-нибудь подальше, — ответила она.

На другой день я отправил Наташу одну в деревню, а сам остался, чтобы снарядить своего друга куда-нибудь в дальний путь.

— Да, уж если его такая горькая судьбина, — говорил мне Петров, выслушав мой рассказ о бедствиях Кудлашки: — так дай его мне, я свезу за границу. Послезавтра мы выходим, а через три года я его тебе привезу.

— Нет, уже не привози, оставь где-нибудь в Америке, в Африке.

— Как тебе угодно!

На следующий день я свез Кудлашку в Кронштадт, посадил на корабль и запер его в каюту Петрова. Если бы Наташа знала, как мне больно было расставаться с собакою, может быть она и не потребовала бы такой жертвы, но она этого и не предполагала… Кудлашка был сослан. С Петрова я взял слово, что он мне напишет, как и где устроит Кудлашку.

Долго стоял я на кронштадской пристани и смотрел вслед за уходившим пароходом. Мне кажется, что у меня на глазах были слезы; в душе я горько упрекал себя за то, что не сумел отстоять собаку, так сильно ко мне привязанную. Но теперь, когда воротить собаку не было возможности, сожалеть было поздно.