Фильм по роману Василия Гроссмана «Жизнь и судьба» Ещё хранящая тепло ушедших в бой землянка. Ещё в печурке теплятся уголья и огонь. Натянут провод. Сохнут чьи-то серые портянки. От них исходит то ли свежесть, то ли вонь В углу – топчан, небрежно застланный соломой. Её прикрыла наспех плащ-палатка. А на ней Как этой жуткой жизни искалеченной обломки — Тела сплетённых в жаркое объятье двух людей. Они решили в эту чуть затихшую минуту Уйти от фронтового злого ужаса в любовь. Они не знали в этой узкой, смрадной, тёмной мути Землянки, доведётся ли им повстречаться вновь. Но не пришлось загадывать о следующей встрече. Вспахал землянку бешено крутящийся фугас. Они горели заживо в последний в жизни вечер. И прежде, чем их разум окончательно угас, Была она единственной убийственно простою Мысль общая, пришедшая на ум обоим им: «Как хорошо, что он не увидал меня такою», «Как хорошо – она меня не видела таким». Два рога серебрящегося в чёрном небе месяца Увидели лишь крошево костей в кровавом месиве. Василий Тёркин Под дождём блестит асфальт арбатский. По Тверской кружится жёлтый лист. Под зонтом с авоськой – ныне штатский Бывший батальонный баянист, Тяжкий путь прошедший до Берлина, Три кирзы стесавший о бетон, Медленно несёт пакет кефира, Чёрного буханку и батон. Помнит, как в землянке партизанской С вьюгою февральской в унисон С курским, вологодским и рязанским Вёл его баян «Осенний сон». Мог тогда парнишка деревенский Вывести легко мотив любой: Про Амур, про лес волшебный Венский. Про Дунай широкий голубой. Помнит он поток солдатской лавы, Текшей посреди кирпичных груд. Помнит, две звезды солдатской Славы Приколол комбат ему на грудь. Может, и на третью есть бумаги, Их хранит какой военкомат. Только он лежал в универмаге, Занятом в то время под санбат. А потом – колхоз, завод и стройки, И не знал, что есть больничный лист. Медленно идёт Василий Тёркин — Бывший батальонный баянист. Дождь, и не видать небесной сини. Мир уходит в двадцать первый век. Вася Тёркин – совесть всей России, Труженик, солдат и человек. Весна 41-го – лето 45-го Весна сорок первого года. Мой дед восемнадцати лет Девчонке веснушчатой строгой Протягивал скромный букет. А та, позабыв все сомненья, Волненье не в силах унять: «Он делает мне предложенье! А как же иначе понять Слова желанные, слова несмелые, Слова заветные, слова прекрасные!». Смущённо кланялись ромашки белые. Глядели пристально гвоздики красные. А серым дождливым июнем, Оставив прощальный букет, Ушёл с добровольцами юный Мой дед восемнадцати лет: «Я скоро, чтоб ждать не устала, Я скоро, я точно вернусь!». А Марьюшка долго шептала И с нею вся Матушка-Русь Слова желанные, слова несмелые, Слова заветные, слова прекрасные. Склонили головы ромашки белые, Слезой умылися гвоздики красные. Букет, что оставил любимый, Поставила в Красном углу: «Мой милый! Путями любыми, Сквозь грозы, туманы и мглу, Сквозь чащи, завалы, болота Ты только, желанный, вернись! Не заперты дверь и ворота, Твердить буду целую жизнь Слова желанные, слова несмелые, Слова заветные, слова прекрасные». Завяли-высохли ромашки белые, И стали чёрными гвоздики красные. Июнь сорок пятого года, Москва. Белорусский вокзал. «Хорошая нынче погода» — Ей кто-то негромко сказал. «О, Господи! Ваня! А я-то…» — И хлынули слёзы ручьём. А Ваня глядит виновато. И были, кто знает, о чём Слова желанные, слова несмелые Слова заветные, слова прекрасные. Цвели улыбками ромашки белые, В слезах от радости гвоздики красные! Старый ров
В той войной оставленном позаросшем рву Для тебя, любимая, я цветов нарву Разноцветных полевых: белых, жёлтых, голубых. Для Тебя, любимая, я цветов нарву. Здесь далёким летним днём шёл жестокий бой. Боя не было бы – нас не было б с Тобой. Это я теперь пою Сыну баюшки-баю. Боя не было бы – нас не было б с Тобой. Я хочу, чтоб никогда наш любимый сын Не слыхал ни свиста пуль, ни разрывов мин. Только скрипки сладкий звук Да дождя по крыше стук. Не слыхал ни свиста пуль, ни разрывов мин. А ещё скажу, мой друг, жажду от души Увидать, что младший внук стал совсем большим, Что красив он и здоров, Что запахан старый ров. Увидать, что младший внук стал совсем большим. В той войной оставленном позаросшем рву Для тебя, любимая, я стихов нарву Про часов старинных бой, Про детей, про нас с Тобой. Для Тебя, любимая, я стихов нарву… |
