– Белов! Сашка! – раздалось от большого стола у окна. Это был Брагин, механик с парохода «Новосибирск», однокурсник Белова. С компанией флотских, гогот и дым стояли столбом.

– Подойди, ты что?! – Брагин был уже прилично веселый, махал рукой.

Белов покачал головой, пейте, мол, без меня и отвернулся. Молоденькая буфетчица Аня Самаркина в белом крахмальном передничке качала спирт из двухсотлитровой бочки в большую стеклянную банку. Туда-сюда двигала металлической ручкой альвеера.[31] Спирт тек ржавый, коричневатый. Аня приподняла банку над собой и глянула на свет. Еще две банки отстаивались на витрине, на дне просвечивал темно-коричневый осадок, спирт в них был почище, но еще желтовато-мутный.

– Давай, наливай, Анюта, не томи! – просил летчик.

– Как я вам налью, напиток еще несветлый… – Аня напряглась, шатнула бочку – там было много. Она деловито дунула на упавшую прядь волос, вытерла руки и встала к прилавку.

– Саня, друг, ты что тут? – Николай Брагин облапил Белова, – айда с нами садись, у нас полно всего… – он кивнул на стол.

– Здорово, Коль, я ухожу сегодня, народ еще нанять надо…

– Кончай, ты что? Прими стакашку с «Новосибирском», мы ночью зэков две баржи притащили… а утром они шухер подняли, слышал стреляли?! Ты когда пришел? – Брагин тянул Белова к столу, размахивая свободной рукой.

Чуть не выбил графин из рук летчика. Тот строго, но благодушно посмотрел на Николая:

– Братишка, крылья поломаешь!

– Следующий! – обратилась Аня к Белову.

– Мне две трехлитровых…

– На вынос не продаем! – Аня невозмутимо смотрела на Сан Саныча.

– Анечка, мы уходим сегодня… – Белов застеснялся, они с Аней были знакомы.

– Вам всем на вынос, а меня с работы погонят! Куда тебе?

– А у тебя-то, нет банки?

– И банки у него нет… – она нагнулась под прилавок, округляя юбку, выше которой красовался белый бантик от передничка. Белову доводилось его развязывать, и он даже малость покраснел и убрал глаза от знакомых округлостей буфетчицы. – Вот, из-под компота персикового, ее не отмоешь, сладкая будет…

– Давай сладкую, – согласился Белов.

Она еще раз стрельнула в Белова глазами и пошла в подсобку сполоснуть банку. Летчики, ожидавшие своего спирта, перемигнулись весело на краснощекого речного лейтенанта.

Белов вышел из столовой. Одной рукой прижимал к груди тяжелый и ненадежный бумажный мешок с тушенкой, в другой, в авоське колыхалась пятилитровая банка, налитая до краев. В прорези жестяной крышки всхлипывал мутноватый стоградусный «напиток» и доносился приятный запах. Белов вспомнил, как буфетчица назвала спирт и улыбнулся соглашаясь. Важно теперь было донести «напиток» до буксира.

Он аккуратно спускался по длинной лестнице к реке, когда его догнала повариха Нина Степановна с двумя огромными авоськами из грубой крученой нитки. В Игарке с продуктами было намного лучше, чем в Красноярске. Егор с Сашкой несли по мешку на плечах, один с мукой, другой с сахаром, – понял Белов.

– Здравия желаю, – весело поздоровалась повариха с капитаном.

– Здрасьте и вам, чего-то не много? – улыбнулся Белов, пытаясь пошутить.

– Не унесли, сейчас еще сходим… комбижиру взяла хорошего, – хвасталась довольная кокша.

Белов спускался медленно, и даже улыбался так же осторожно, спирт нет-нет, а выплескивался и тек по ребристому боку банки.

Повариха «Полярного» Нина Степановна Трофимова второй год работала с Беловым. Всю войну прошла ротной санитаркой. По передовой ползала, под артобстрелами и бомбежками лежала, и ранена, и контужена была, и в людей стрелять приходилось. Всем на судне, независимо от возраста, даже и Грачу, она была мамой. У кого, где, чего заболело – все тянулись к ней. Она ни с кем не дружила, да как будто никого особо и не жалела, а люди шли. Готовила хорошо, в отличие от многих поваров, с которыми пришлось работать Белову, ничего не притыривала. Ни семьи, ни родных у нее не было, может, поэтому в гарманже[32] в конце навигации всегда оставались продукты. Единственная беда, которая время от времени случалась с кокшей, были трехдневные запои. Она тихо сидела в углу кухни и ни на кого не реагировала. Пила чистый спирт, запивая холодным чифирем и курила. И все три дня не спала. Иногда негромко и сокрушенно с кем-то разговаривала, покачивая головой. Она была тихая и спокойная, но отобрать у нее выпивку никто не осмеливался.

Еще сверху, подходя к судну, Белов видел кучки людей у парохода. Он отдал спирт Егору, сам вышел на берег. Люди сгрудились вокруг. Светлоголовые прибалты и немцы, в основном. Были и другие, немало и раскосых глаз смотрели на капитана Белова. Он глядел в эти глаза и чувствовал себя неловко – ему нужно было всего четверо-пятеро из этой волнующейся толпы.

– Товарищ лейтенант, кочегаром берите… Гражданин начальник, я масленщиком три навигации работал! – Тянули руки, ушанками и кепками трясли над головой.

– Так, потише! Радисты есть? – спросил Белов.

Толпа замялась, люди стали озираться друг на друга.

– Радистов нэма, ту одны кочегары!

– Азбуку Морзе кто знает? – уточнил Белов.

– Я знаю, – как будто нехотя ответил голос откуда-то сзади, сквозь толпу протискивался высокий светловолосый парень.

– Еще кто? – спросил Белов.

Больше радистов не было. Подошел главный механик Грач.

– Выбирай себе моториста, Иван Семенович, – сказал Белов и поманил рукой радиста.

Они отошли к судну. Парень был ровесник Белова, волосы так же зачесаны назад, только светлые. Глядел прямо и независимо.

– Возьмите лучше кочегаром, – попросил неожиданно.

– Почему кочегаром? – не понял Белов.

– У меня справка, – он показал «Удостоверение ссыльного» – потертую бумажечку с печатью, аккуратно заложенную в тонкую книжицу, – особый отдел не разрешит радистом.

– Ты откуда? – Белов прищурился, пытаясь угадать национальность.

– Из Эстонии, учился в мореходке в Таллине, зовут Йохан.

– Бывает, что разрешают… – Сан Саныч внимательно изучал эстонца, – попробуем.

В кочегары Белов взял двух молодых крепких литовцев. Оставалась матроска. Женщин было немного. Потертую жизнью разбитную кралю с папиросой в щербатом рту, Белов отставил сразу, не подходили и пожилые – работы было много и условия тяжелые. Осталась говорливая смазливая бабешка в цветастом платке и черном плюшевом пальто, и молчаливая, односложно отвечающая немка из Саратовской области. Белов взял немку. Ее звали Берта, она была светлобровая и светловолосая, с прыщами на лице. Бабешка в плюшевом пальто страшно возмущалась, хватала Белова за рукав и в запале назвала конкурентку фашисткой, от чего бледные щеки Берты покрылись розовыми пятнами.

Грач выбрал в помощники механика высокого дядьку с умным лицом, боцман привел знакомого мужика в матросы. Мужик был крестьянин, с виноватой открытой улыбкой, крепкий и кривоногий, и сильно окал. Надо было согласовать всех набранных в Управлении. Там не сразу все получилось, не было начальника третьего отдела и окончательное оформление отложили на утро. Неутвержденные, опасаясь потерять место, снова пришли на берег. Люди, которых не взяли, тоже сидели на бревнышках у «Полярного», еще больше народу толклось у пристани пароходства, где стоял большой колесный «Новосибирск».

Встали под уголь к барже-углярке. Первый штурман, а по-простому – старпом – Сергей Фролович Захаров объявил общий аврал, сам, переодевшись в грязное, распоряжался работами. Фролыч был потомственным речником, сыном знаменитого лоцмана с Подкаменной Тунгуски, крупный, слегка толстоватый и очень сильный. Он мог работать сутками. На морозе, жаре, не уставая, улыбался только добродушно чему-то внутри себя. Потом столько же спал.

Белов остался в рубке, приводил в порядок бумаги, завел новый вахтенный журнал. Разложил большие лоцманские карты низовьев Енисея, прикидывая маршрут. За стенами рубки усиливался рабочий шум – гремели сапоги по металлу палубы, уголь посыпался в гулкий пустой бункер. Двое на барже грузили лопатами из кучи, двое катали тачки. Борт «Полярного» был выше баржи и тачку надо было вкатывать по трапу «в горку». Здесь стоял старпом с длинным металлическим крюком – подхватывал тачку за «рыло» и помогал вкатывать.