Молчун, Бык и полковник сели в кузов фургона, а Саня – за руль. Оба друга взяли чужую экипировку и оружие. Перед боем, как всегда, навалилось тяжкое ожидание неизбежного.

Молчун попытался вспомнить лучшие моменты из прожитого, чтобы отвлечься от тягостных мыслей. Тёплые руки жены, обнимающие его в последний раз. Нужно было остаться с ней тогда. Работа тренером в фонде помощи детям из неблагополучных семей. Бесплатно. Но это было лучшее, что он делал в своей жизни. Не просто тренировал. Он чувствовал этих детей. Володя видел в их глазах те же сомнения, что когда-то испытал сам. Те же мысли – будто это они виноваты, что родители такие. И ту же надежду, что когда-нибудь папа, или мама, изменятся, и всё станет хорошо, как раньше. Он помнил, что эта надежда не угасала никогда. Даже в самые страшные моменты избиения. Даже в те моменты, когда ребёнок избавлялся от гнёта – просто становился сильнее родителя, или уезжал – он всё равно надеялся и любил в глубине души.

1992 год

Дома было хуже всего, поэтому Молчун вышел во двор. Там было чуть полегче. Вчера вечером, когда он пересказал папе всё то, что Бык выяснил по поводу его отца и коммерции, папа очень сильно разозлился и сразу принялся его бить. Даже за ремнём не сходил, а ударил сразу рукой. «Ты кому веришь?!» – кричал папа. «Ты что, совсем прогнил, гадёныш?!» И много чего ещё. Володя не понимал, за что его бьют. Ведь он всего лишь рассказал то, что узнал. Он был ни в чём не виноват, никого не предавал, а его всё равно лупили. Было больно. И было стыдно. Молчун не понимал, почему ему стыдно. Но избавиться от этого ощущения он не мог. Это давило всё время. Дома ему казалось, что его здесь терпят через силу, только потому, что не положено своих детей выгонять. А на улице ему казалось, что все всё знают. И было тяжело встречаться взглядом с соседями. И даже со случайными прохожими. Он заметил Шмеля – тот сидел на лавочке и молча ждал его, не поднимая глаз.

– Привет, Коля придёт позже. У него английский. – сухо поприветствовал Шмель. И добавил: – Я всё слышал. Пойдём отсюда.

Они зашли в лесок, где обычно играли, и Шмель спросил:

– Что, сильно досталось?

– Да.

– Мои родители тоже слышали и сказали – твой папа не понимает, что делает.

Володя молчал.

– Мне сегодня папа сказал, что взрослые тоже не всегда всё правильно делают. И вчера твой отец сделал всё неправильно. А ещё он сказал, что мы в любой ситуации должны поддерживать друг друга, раз мы друзья. Так что мы будем тебя поддерживать. Если хочешь, завтра приходи к нам на чай.

– Я не знаю, как вернуться домой… – сказал Молчун. По щеке катилась одна слеза, но он ровно смотрел куда – то вдаль.

– Да. И я бы на твоём месте вообще больше не попадался отцу на глаза. Но как это сделать? Вовчик – просто помни, что друзья всегда за тебя.

Молчун всё оттягивал этот момент, но в конце концов, они разошлись по домам. Когда он пришёл домой, мама сказала шёпотом: «Сынок, ты ни в чём не виноват.»

Молчуну одновременно захотелось радоваться и плакать от этих маминых слов. Он не понимал, что происходит с ним и его семьёй. Но смутно чувствовал, что перелом в их семье случился не вчера и его разговор с отцом, да и избиение потом – это только продолжение того, что началось гораздо раньше. В этот день мама постелила ему на балконе. Тогда Молчун ещё не знал, что это будет его постоянное спальное место.

Саша вырулил на трассу и прибавил газу. Встречу назначили рядом с посёлком, где жил Синицын. Он знал дорогу и ехал на автомате. Плыл по течению. Его жизнь в последнее время почти целиком состояла из такого движения. Пока что-нибудь совсем неизбежное не будило от этой спячки, заставляя действовать быстро и на нервах. Скоро эта неизбежность опять ударит током, и Шмель ненадолго зажужжит, разбуженный. А пока ему даже думать об этом было лень, и Саша гнал от себя беспокойство, прикидывая в уме, сколько километров им осталось. Прямо как разрядившийся телефон, перешедший в экономный режим.

Ряды старых железных гаражей сбоку от дороги напомнили ему точно такие же – из детства и ранней молодости. Мимо них он проходил тысячи раз, спеша на тренировку или домой. Интересно, если сейчас вернуть того Шмеля, что бы он сказал, глядя на себя такого?

2002 год

Он шёл с тренировки один. Так бывало нечасто. Обычно они возвращались втроём, но сегодня Бык занимался с репетитором по английскому, а Молчун отдыхал перед чемпионатом России. Два месяца назад он взял Москву по боксу, и Михалыч сказал, что пора ехать на Россию. Сам Шмель занял третье место, но не расстраивался по этому поводу – рано или поздно он своего добьётся. За Быка, правда, обидно – влетел в одну калитку в самом первом бою какому – то мастеру.

Пешком от зала до дома было примерно полчаса ходу. Шмель шёл на автомате, а мысли закружились хороводом. Сначала понеслись воспоминания.

Вот они все вместе перешли в пятый класс. К счастью, в один. После первого же родительского собрания Шмель узнал, что он – единственный кандидат из пацанов, кому школа прочит золотую медаль. Как здорово, что в седьмом классе он решил немного сбавить обороты по учёбе.

А вот Лёха их привёл первый раз на тренировку. Каким чужим всё казалось в зале тогда. И каким родным кажется сейчас, особенно после соревнований.

Следующая картинка – они втроём сидят за новым компьютером дома у Быка. Квейк два. До чего же круто!

И опять – учёба. Они с Молчуном – самые лучшие по математике! Как ему ставили четвёрки в младшей школе? Новый математик сильно недоумевал по этому поводу… Он вспомнил, как они на пару выиграли олимпиаду в девятом классе. Решили одинаковое число задач и их обоих объявили победителями.

Воспоминания ненадолго прерываются. Витёк здоровается с ним, как всегда по – подхалимски, выливая кучу лести и подлизываясь. Он боялся их.

И Шмель рад, что расклад сил – именно такой. Что ему можно жить своим умом, а не прогибаться под тех, кто сильнее. Он видел в школе кучу ребят, которых гнобят и по – делу, и просто так. Иногда – чтобы чего – то добиться, иногда – чтобы показать силу, а иногда – забавы ради. Повод найдётся всегда. И никакой родительский комитет, никакая детская комната милиции и никакие родственники не могут этого остановить. Если детская школа милиции зацепила одного хулигана – он отходит в сторону. Но стукач после этого терпит такое давление уже от всей школы, что этого не выдерживает ни один. Постепенно всё возвращается на круги своя, или человек просто уходит из школы. Да, были подобные грешки и за их компанией. Непонятное желание выглядеть хуже, чем ты есть на самом деле. За некоторые вещи ему теперь стыдно. Но они редко занимаются такой ерундой – в школе всё – таки нужно учиться, а после школы есть более интересные занятия, чем лохов по подворотням гонять.

А вот и вспомнился первый раз, когда они с Молчуном нажрались в слюни. Молчун просто пришёл с пакетом, в котором лежали четыре «девятки» и сказал: «Я отцу двоечку прописал. Он сразу с копыт ушёл».

Шмель знал, что отец постоянно срывает злость на нём. Отцу Молчуна не нравилось, что он общается с детьми воров и капиталистов – так дядя Ваня называл родителей Саши и Коли. Стена в пятиэтажке тонкая – за ней слышны и крики, и удары. И Молчун знал, что Шмель знает. Но оба предпочитали молчать об этом – все всё и так понимали. Шмель видел, что эта молчаливая поддержка помогает его другу. Что он как – бы делит с ним эту ношу, и другу так легче. А теперь груз сняли. Оба будто с цепи сорвались и полетели куда – то. Насколько же счастливее можно стать, просто прописав двойку, когда надо!

Новый год у Быка на хате. Куча народу, много девчонок. Он танцует с Ленкой. Потом она целует его взасос. А потом кто – то орёт, что пиво закончилось. Начинают собирать деньги. Подходит Бык и кидает в общий котёл пачку сотенных. Все в восторге, что отрыв продолжается. И Шмель говорит: «Колян! Наш томатный спонсор!» «А и ладно, что с Ленкой тогда ничего не вышло! Всё – равно круто было!»