Великолепные громадные крылья взмахнули, окончательно погасив дневной свет, будто задули солнце… Он, обнажённый, как всегда, в этой наготе совершенный, победоносно смотрел на меня, приближаясь.

– Он упился уже тобой, как зелёным вином, ты опостылела ему за столько лет, что ему с тебя? Сбыл бы с рук, продал, но хочет самому себе благородным казаться… Галалий Огнь… Так что верно ты вышла от него…

– Нет… Что Ты… Огнь… – бессильно прошептала я, задыхаясь, словно он ногу мне на грудь поставил.

Он опять захохотал, обнажив свои белоснежные зубы.

– Огнь? Да где же он? Хладнее льда твой Огнь, Аяя! Идём со мной, блистать будешь! Блистать так, что затмишь солнце! На троне твоё место!.. С царями царице быть!..

– Не нужны цари мне, окромя моего Огня! – прошептала я, готовая умереть за эти слова, если захочет Он меня убить. Я живу уже давно, можно и умереть, если пришла пора такая…

Но он разозлился, сверкнул глазами, как раскалёнными углями, будто что дунуло на них.

– Упрямая! Какая же ты… – свирепея прорычал он, – глупая, упрямая девка! Что тебе в нём? Он уж забыл тебя, не успела и порога переступить!

– Умру тогда… умру и всё, коли… коли так… коли забыл… – я сжалась, плача.

– Лжёшь всё! Опять лжёшь, Нечистый! Поймать решил нас! Разлучить и…

Это он, он мой Огник! Мой Огник, Арий мой! Как я могла подумать такую глупость о нём, как могла подумать, что он не любит меня?!..

Да, это я был. Я выскочил на крыльцо, услышав её удаляющиеся шаги, надеясь образумить, остановить, и увидел Его. Тут я всё понял, и в моей голове голос, знать и в её был он же, что заставил её собраться уходить от меня. Поймал Он нас, как и обещал в мгновение слабости, учуял и тут же не преминул воспользоваться…

Он обернулся ко мне чудовищной рогатой головой, и огонь двумя струями вырвался у него из ноздрей и потёк между громадных загнутых зубов, как едкая слюна.

– Опомнился… – разочарованно прошипел Он.

А я увидел Аяю, сжавшуюся на земле у крыльца, она зажала рот руками, боясь, что Он услышит её всхлип или даже дыхание и вспомнит о ней, снова обернётся и…

Он и обернулся, Аяя зажмурилась, будто готовая принять на голову сокрушающий удар, но я предупредил его, хотя не думаю, что Он убил бы её, Он сделал бы хуже… И я, взмахнув рукой, линул в него огня, огненным мечом ударил, как делал уже когда-то. Он злобно зарычал, поворачиваясь опять ко мне.

– Что мне твои глупые вспышки, Арий? Подумаешь, кудесы предвечного, кого ты напугаешь ими? – насмехаясь, проговорил он, однако ж, отступил.

И взмахнув подпалёнными мной крыльями, взмыл вверх, крича напоследок:

– Упорствуете, предвечные, подчиниться не хотите!? – его рёв разнёсся по лесу, отразившись от скал вернулся в наш двор. – Так поплатитесь: всё царство ваше утоплю в крови, в огне за мои подожжённые крылья, Арий!..

Но я уже не слушал его ужасных угроз, я бросился к Аяе, она, вздрогнув, оторвала руки от лица и обняла меня, цепляясь, прижимаясь всем телом.

Я поднял её на руки. Узелок так и остался валяться. На скалистый лес накатилась гроза, едва мы вошли в горницу, загремела, загрохотала прямо по крыше просыпанными каменными горошинами. И бушевала всю ночь, так что к утру узелок не просто вымок, он превратился в ком тряпья, перемешанный с грязью, раскисшей под травой на дворе. Тут я и нашёл его, когда вышел на рассвете кормить скотину.

Но то утром, а сейчас под звуки обрушившейся бури, мы с Аяей обнялись покрепче, ввалившись в горницу. И она, и я были виноваты одинаково, оба понимали это, в минуты сомнений Он и ловит нас, и как мы избежали погибели сегодня?..

– Я умер бы, если бы ты и правда ушла, – прошептал я, наконец, глядя в её мокрое от слёз лицо. Пальцами коснулся горячих щёк, стирая слёзы.

Она затрясла головой и сказала:

– Я не прошла бы и ста шагов… Огнь, ты… ты…

– Прости, что ты опять смогла услышать Его, что я… я что-то сделал? Что Яй?

– Мне показалось… Я решила… – она посмотрела мне в лицо. – Ты стыдишься меня?

– Я стыжусь тебя?! – изумился я, отодвигаясь, чтобы лучше разглядеть её лицо. Как такое могло зайти в её мысли?!

– Ты стыдишься, что я… грязная… шваль из самых грязных… что я… что меня… это же…

– Да ты что?! – оборвал я бессвязную глупость её речей. – Что такое говоришь-то?

– И… я ведь… Я… так… с тобой… наслаждаюсь с тобой всегда, всякий раз… ты мог подумать, что я… со всяким так же… Что то, что меня привело к тебе, что я…

Меня кольнуло в сердце. Верно, в ревности своей я почти дошёл до этой мысли. Вот, что ужасные мысли творят…

– Яй… – я прижал её к себе.

– Ты спрятал меня от брата, со стыда, что живёшь с такой… с такой… с такой, кого купить пытаются на каждом шагу, пристают… всякие яйцеголовые…

Боги, какие страшные мысли… Аяя всхлипывала, растирая слёзы по щекам, но они всё лились. Я снова погладил её лицо, горячее, мокрое, поцеловал, снимая слёзы губами, они даже не солёные почти, горячие, как расплавленный металл, будто из самого уязвлённого сердца льются.

– Я тебя из-за ревности спрятал, Яй. Эрик…он обязательно запал бы на тебя, как все, как все и всегда… Да и… – проговорил я, вспомнив сегодняшний наш с ним дурацкий разговор. – Да и не западёт, а непременно к тебе полезет, чтобы только меня уязвить, пообещал уж… И начнёт опять враждовать, опять козни злые строить. И так злится на пустом месте всякий раз.

– Что, поссорились с ним? – спросила она, переставая, наконец, плакать.

– Да ну его, Яй! – сказал я.

И подумал и о Марее, и о Галтее, и о Том, Кто взмыл на чёрных крыльях от нас, обещая вернуться и погубить… что Он погубить хочет?.. чёрт, прослушал я, только и думал, как Аяю из-под его когтистых лап выдернуть.

– Да ну их всех!

И я поцеловал её, её распухшие от слёз губы, и она жарко ответила мне, с желанием и ответным огнём. Вот обещал Ты, Нечистый, что вечно она холодна ко мне будет, а не так всё! Не так!.. много лет уже не так! задыхаясь от счастья, думал я, подхватывая Аяю с собой в давно веданные нам с ней вместе высоты блаженства…

Сказать, что злюсь на Арика на этот раз, ничего не сказать! Я к нему со всей душой, распахнулся, как говориться, а он опять всё скрывает, врёт, лицемерит, всё тайны какие-то от меня… меня даже трясло от злости. И ведь рожу гаду не набьёшь…

Чёрт с ним, пусть провалится сам и со всеми своими секретами и враньём!

Я занялся тем, что отправился в Каюм обольщать Игриву. Уже через месяц она просыпалась в моих объятиях в моей долине, и я надолго забыл и об Арике и о моей злости на него.

Переделку терема я успел окончить ещё до того, как Игрива воцарилась в нём со всеми своими сундуками, в которых были богатые наряды, подаренные мной, украшения, ленты, сапожки.

– Теперь я жена тебе? – спросила Игрива.

– Конечно, – улыбнулся я, намереваясь снова опрокинуть её на спину, потому что утро было хмурое, по крыше стучал дождь, и я не видел, чего ради, так рано вставать с постели.

Но у Игривы вовсе не такое было настроение. Она выпросталась из моих рук и, поднявшись, набросила большой платок на плечи, сквозь который просвечивала её прелестная юная нагота, обошла почивальню кругом. Обернулась на меня.

– Ты такой богатый, где же прислужники? Попрятались? Что с хозяйкой не познакомишь? – спросила она.

– Прислужников нет, Игрива.

Она надула капризно ротик и захлопала глазами:

– Как это нет?

– Неужто дочка вдового многодетного кузнеца привыкла к прислужникам? – спросил я, спуская ноги на пол.

Нечего и надеяться, конечно, что она вернётся в постель и позволит мне ещё насладиться её приятной кожей, прохладной и гладкой, своей спокойной манерой, с какой она позволяла мне касаться себя. А досталась она мне, между прочим, не девицей, кто-то успел сорвать её невинность. Впрочем, Игриве двадцать лет, в такие годы у женщин и по трое детей бывает…