– Это я знаю… – проговорил я. – Сам едва жив остался тогда. Прости меня за то…

Пусть думает так, как уже придумал себе… всё лучше, чем правда. Но всё же, как странно, что он не смог прочесть той книги. Её легко читали и я, и Аяя…

– Кстати, что за помощница приходила от тебя? Неява сказала мне, что ты старуху прислал, ягу.

Мне стало легче, ничего и врать не надо, он сам всё говорит за меня, за эти годы придумав и объяснения, и всё поняв так, как лучше всего было и для меня.

– Куда ж без этаких бабок, Эрик, я ж не кудесник, как ты, кто может и с Той стороны вывести. Приходится обычными усовниками пользоваться и помощью лекарей да ведьм.

Эрик покивал, улыбаясь. Но потом поднял глаза на меня:

– Однако ж, если бы не ты и твоя бабка, Ар, не выжить мне тогда.

Я лишь отмахнулся, скромничая:

– Да ладно, та Неява тебя выходила, любила. Сразу почуяла во мне ложь, различила, что я не ты, рассмотреть не могла, а сердцем учуяла. Так что её и благодари всю жизнь теперь.

Он захохотал:

– И ты!

И я засмеялся тоже, верно, куда он, туда и я за ним отправился бы.

Очень славно поговорили мы с братом в тот день, как давно не говорили уже, так хорошо не сидели, так легко не шутили. Только одно меня тревожило, что я не знаю, где Аяя, точнее, я считал, что она должна ждать меня в повозке, но мало ли лихих людей… Хотя белый день да и порядку теперь значительно больше стало в приморье. Я сказал об этом Эрику. Он кивнул согласно.

– Да, всё за эти годы устраивается так толково, что зависть берёт. Не напрасно, похоже, трон никогда мне не давался, – сказал Эрик.

Но на это я возразил:

– То-то, что не устраивается, Эрик, ничто не происходит само, новый царь устраивает, спокойно и рассчитано. Ты всегда хотел трона ради трона, а он не рвётся к власти, он хочет устроить царство лучшим образом. Вызывая восхищение, и даже исполоть за древнее наше царство, вообще-то говоря. И не только во мне.

И с этим Эрик не стал спорить:

– Верно, он любим народом. И началась эта любовь с того момента, как он вышвырнул меня, выставив кровопийцей, думающем только о себе и своих жирных закромах.

– А это было не так? – усмехнулся я.

– Да так… – махнул рукой Эрик, кивая. – Но они в ту ночь пролили не мою только кровь, всю мою семью убили, жену и всех детей, так же поступили и с остальными вельможами, – выдохнул Эрик без улыбок, – много зла было сделано… Но всё это забыли быстро.

– Зло не проходит бесследно, даже если было совершено в благих целях, – сказал я.

– Ой, да ладно! – отмахнулся Эрик. – Ты всё хочешь как по писаному, только светлыми мазками, ясными красками. Жизнь сложнее, чем ты в своём уединении думаешь. Ты замкнулся, ты всегда был одиночкой, и тебя вообще не интересовали люди, ты всегда был над всеми. Вот и произносишь теперь какие-то идеальные речи. А люди несовершенны…

– Совершенны. Куда совершеннее, чем мы с тобой, ущербные.

– Мы ущербные? – удивился Эрик, будто споткнувшись. – Мы?!

– Мы. Мы даже умереть не можем. А из-за этого ни любить, ни жить по-настоящему. Ты не задумывался?

Эрик выпрямился.

– Любить… – он хмыкнул, – бери да помирай, кто не даёт?

– Ты, конечно! – улыбнулся я.

– Значит, меня всё же любишь, – засмеялся Эрик.

– Куда от тебя деться, – вздохнул я.

– Так может, опять объединимся?

– Да ну тебя к чёрту! Ты опять найдёшь к чему взревновать и начнёшь мор насылать на моих потомков… – сказал я и подумал про себя, с какой радостью я принял бы его предложение, если бы у меня не было Аяи. Стало быть, теперь я ревную и куда больше, чем он.

– Ладно, пусть не сейчас, всё равно мне в миру ещё лет десять-двадцать не появиться, но давай хотя бы видеться будем?

На это я согласился, только выговорил встречи вот так, в городах.

– Не то придумаешь ревновать к какой-нибудь своей жёнке очередной.

– Ты-то не женисся теперь, так блудишь?

– Так оно нам сподручнее. Привязанностей сердце, остывшее, не терпит, – ответил я, а сам подумал, а почему, действительно, я до сих пор не женился на Аяе?..

Эрик покачал головой, усмехаясь, и сказал:

– «Остывшее»! Будто пылал когда! Лея и та вскользь прошла по сердцу твоему, не задела.

– Вот потому, не заводя семей-то, и легче. А то объясняй жене, чего она старится, а я нет… устал я, братец. Да и дети… знать, что переживу их на сотни и сотни лет. А так… – сказал я, оборачиваясь в поисках хозяина, чтобы приказать ему приготовить мне с собой вина.

Мы с Эриком вместе вышли на улицу, Аяи не видать поблизости, надеюсь, она в повозке дожидается. Правду сказать, долгонько ей пришлось ждать сегодня, но простит, надеюсь, не виделись мы с братом двадцать лет.

– Донесёшь бочонки-то свои? – спросил необычайно радушный сегодня Эрик.

– Сил во мне покамест достанет на безделицу этакую. Ты чего в Каюме делал-то?

– Девицу новую выбрал себе. Вот обольстить примеривался, а тут ты… – засмеялся Эрик.

– Переоблачись тогда, в этакого нищего страхолюда не влюбится ни одна девица.

Мы обнялись снова и попрощались, уговорившись встретиться тут же через месяц.

Я издали увидел нашу повозку, Аяи не видно, надеюсь, она укрылась внутри… Надежда рассыпалась, когда я подошёл ближе: какой-то человек тёрся возле. Судя по одежде, лоской роже и тому, что поодаль мялся слуга, поглядывающий сюда со смесью нетерпения и покорности, человек этот был богатый.

– Что надобно вам, вашец? – спросил я, опуская бочонки на землю.

Аяя с облегчением обернулась на меня и, воспользовавшись тем, что и непрошенный её собеседник отвлёкся, исчезла под пологом повозки. Эх, Аяя, раньше надо было прятаться, вон у мужика совсем ошалелый вид. Небось, денег сулил, богатеи всегда деньги наперёд суют…

– Кто она? Кто она тебе? – спросил ошалелый. Голос низкий и обычно, надо думать, раскатистый, но сейчас блеял, как козлёнок.

Роста он был небольшого, плотный, и лысый весь: и лицо, и голова, похожая на яйцо, профиль чёткий и вообще лицо такое будто каменотес ловкой рукой постарался. Сильный человек, не слишком и молодой, и тот перед Аяей ум потерял.

– Мне она – жена, – весомо сказал я.

– Отдай мне!.. Продай за любое золото. Сколь захочешь золота тебе дам за неё.

– Да ты ума лишился? Я же твою жену не прошу продать, – спокойно сказал я, спокойно водружая бочонки на повозку.

– Так возьми… И золота ещё сколько хочешь… и за ту, и за эту… – слово «эту» он выдохнул, замирая от восторга.

– Ты… шёл бы по добру по здорову, иначе… Человек я грубый, рука у меня тяжёлая, нрав суровый, так что… ступайте своей дорогой, господин хороший.

– Подумай…

– Ступайте, вашец, – повторил я, сжимая кулаки.

– Ты пожалеешь, – зло проговорил он, всё же отступая. – Я – Гайнер, самый богатый купец в Каюме, а может и во всём Великом приморье…

– Вот и радуйся своему счастью. Чего тебе не хватает? Красы? Рисовальщика найми – стены в терему изукрасит, – сказал я.

– Ты… так… Дерзко говоришь, кто ты? Как твоё имя? Я в Каюме знаю всех, вы не здешние, откуда?

Я не сказал ничего больше, взобрался на козлы и, разбирая вожжи, сказал:

– Нездешние, прощай, Гайнер! И забудь про нас! – с этими словами я дёрнул вожжи, и наша повозка двинулась с места немного быстрее, чем положено, чуть в сторону и я наехал бы на этого наглеца Гайнера.

Когда мы выехали из города, Аяя пересела ко мне на козлы.

– Яй, надо тебе научиться как-то скрываться от таких глаз, – сказал я, – не то мне придётся мечами обвеситься.

– Я отлично скрываюсь в нашем лесу ото всех этих глаз. Не поеду больше в город да и всё… – легко произнесла Аяя.

Тогда мы не могли даже предположить, что встретим этого Гайнера снова.

Я уже не думал, что мне когда-нибудь ещё доведётся снова увидеть Марея-царевича и царя Галтея. И вот, возвращаясь домой из Каюма, я увидел сигнальный белый флажок на длинном древке, болтающийся над кронами сосен и в месте давно и специально для этого устроенном, нашёл послание для Сингайла. Марей-царевич бил челом кудеснику и умолял спасти своего отца, царя Галтея. Вот странный царевич. Странный, так и непонятый мной наследник, человек, сумевший стать тем, чем я даже и не мечтал – выше всех, царь царей, при этом оставаясь до сих пор наследником Авгалла. И если я вмешаюсь и продлю жизнь Галтею, то ещё пробудет таким вот наследником столько… столько, сколько я позволю…