У Тани было такое чувство, как будто она все утро общалась с палтусом. В красном пушистом свитере. И собиралась отдать ему в руки свою судьбу[11].

Глупая, глупая Таня. Рыжая дура. Мозгов бы тебе побольше.

В метро Таня спустилась, истерзав себя практически до тошноты. Идиотка. Таких людей она встречала не раз и не два. Рассказывающих небылицы. Пускающих пыль. Самоутверждающихся за счет дураков, которые верят им. И что? Все равно продолжала попадаться.

Рядом с ней села женщина в кожаной куртке, с конопатым и не очень умным лицом. В руках ее был детектив в мягкой обложке и бутылка пива, из которой она регулярно отхлебывала. Через несколько станций освободилось место с другой стороны от читающей, и к нему быстро подбежал взрослеющий мальчик. Сел, наклонился к женщине и стал возбужденно и с подвыванием говорить. Сначала Таня подумала, что сумасшедший подросток выбрал тетку в качестве жертвы и что-то у нее клянчит. Но та лишь осклабилась, по-прежнему глядя в книгу. Тогда мальчик занялся делом: достав из кармана бутылку спрайта, начал ее открывать. Движения его были резкими и неточными. Вдобавок он был чрезвычайно худ. Видимо, ощутив, что за ним наблюдают, он испуганно оглянулся на Таню. Затем трогательно склонил голову на теткино плечо и затих.

У Тани сразу же запершило в горле. Она перевела взгляд на штаны мальчишки – по-жалкому, по-китайски модные. И давно не стиранные. На его тонкую курточку. Тетка все так же не обращала на него внимания. В то время, как его сверстники старались изо всех сил быть крутыми и производить впечатление на девчонок, этот мальчик публично любил вот такую мамашу. Клал ей голову на плечо. Таня не вынесла этой сцены: встала и вышла на следующей остановке.

Она презирала себя и свою чувствительность. Ну почему она не может просто сесть и доехать до дома, как все нормальные люди? Доехать, наконец, и ото всех спрятаться.

Таня пропустила несколько поездов. Люди толкали ее или фыркали, проходя мимо. Подошел состав необычного цвета и показался ей более жизнерадостным, чем предыдущие. Она вошла в вагон и села на свободное место – только потому, что вошедших сразу принимаются разглядывать, и тем, кто стоит, достается больше. Сама она постаралась ни на кого не смотреть. Но почти против воли начала наблюдать за двумя пацанами лет двенадцати, которые толклись у дверей.

Один – пухлый, с ежиком на голове, хорошо одетый. Он улыбался и вел себя раскованно. Другой – худенький, в дурацкой шапке, в которой он утопал, и огромных старушечьих очках. Этот был робок, застенчив. Боже, о чем только думают родители? Неужели трудно купить ребенку нормальную оправу? Можно ведь навсегда, бесповоротно испортить жизнь маленькому человеку такой вот оправой. И шапки… Ох, уж эти шапки.

Ездить в метро становилось все труднее.

Напротив Тани сидел мужчина. У него было длинное лицо, круглые глаза, полукруглые морщины под ними, как разводы на воде, и оттопыренные круглые уши. Он таращился на Таню по-рыбьи. Тогда она стала смотреть мимо, в окно: там показывали серые полосы и отражение Тани, как в комнате смеха.

Потом рядом с ней плюхнулась женщина и начала деловито копаться в сумке. Вытаскивать и рассматривать сделанные покупки. Колготки в коробочке, упаковку хмели-сунели, швейные иглы. В заключение она выудила с самого дна консерву «Печень трески» и стала вертеть ее в руках, не замечая, что банка приоткрыта и масло капает прямо ей в сумку. Таня с содроганием представляла, чем все это закончится. Она никогда, как некоторые доброжелатели на ее месте, не сказала бы: «Женщина, у вас из банки течет!» Потому как не смогла бы признаться, что сидит и глазеет на посторонних, изучающих внутренности собственных авосек.

Женщина тем временем обнаружила течь. Достав носовой платок, она снова стала перебирать содержимое сумки и вытирать коробочки и пакетики. Вокруг тут же распространился характерный запах.

Вова нагрянул спонтанно. В прихожей он сгреб Таню в кучу, чмокнул несколько раз куда попало – в лоб, в волосы, – потом отпустил и выразительно округлил глаза:

– Блин, я сейчас пешком шел от метро: транспорт стоял. Застрелили какого-то хачика, шаурмена. Он там лежит в луже крови, а эта фигня с мясом, прикинь, вращается… Ментов куча и…

– А-а-а….

Таня зажала уши руками.

– Ты чего? – изумился Вова.

– Не рассказывай мне об этом. Пожалуйста.

Таня старалась не читать про страшные вещи, не смотреть на упавших и на страдающих – потому что страдала потом сама и не спала по ночам[12].

Вова пожал плечами и последовал за ней в комнату, пытаясь ухватить ее за какую-нибудь часть тела. Таня старательно делала вид, что этих попыток не замечает.

Потом они ели спагетти и смотрели кино про китайскую мафию. Тане необходимо было одно: знать, что он рядом, что его рубашка касается ее локтя. И она готова была смотреть что угодно, хоть целую жизнь. Хоть про окровавленных зомби или американские профсоюзы. Просто сидеть и слышать, как его вилка звякает о тарелку. Ощущать его дыхание рядом. Можно было откинуться на спинку дивана и исподтишка смотреть на него. На его профиль, красивее которого не бывает ничего на свете. На темные волосы, упавшие на лоб. На то, как он, приоткрыв рот и забыв о зависшей в воздухе вилке с едой, таращится на экран. И успеть отвести глаза до того, как он повернется, ощутив ее взгляд.

Когда фильм закончился, Вова попрыгал по каналам и, не найдя ничего стоящего, отложил пульт. Внутри у Тани сразу похолодело. Вова придвинулся к ней и коснулся ее шеи губами.

– А! – вскрикнула Таня. – Вот она где! Я ее целый месяц искала, прикинь!

Она кинулась в угол комнаты и вытащила из-под комода книгу. Добавила драмы: прижала ее к груди, любовно погладила, затем приладила на полку к другим томам. Полюбовалась. Тут же сымпровизировала: взяла сигарету и закурила в окно, готовая, если понадобится, метнуться из комнаты вон.

– Может, я лучше на кухне покурю, а?

Вова, глядя на нее с подозрением, сказал:

– Нет, ничего… кури здесь.

– Ладно. Я быстро. И я в скором времени брошу. Давно уже собираюсь.

– Я молчу. Кури себе на здоровье.

Он смотрел на нее теперь очень задумчиво.

Таня еще потянула время и села обратно на край дивана. Вова решительно выдвинулся в ее сторону, но в этот момент Таня громко сказала:

– Нет, ну что ты несешь? Что ты несешь?! Это же невозможно слушать!

Она обращалась к телеведущей. Взяла пульт и начала щелкать кнопкой.

Тут Вова расхохотался. Потом вытянул ноги поудобнее и предложил:

– Слушай, а может, тебе выпить? Есть водка?

От изумления Таня приоткрыла рот.

– Сначала я думал, что все это… ну, на самом деле. А ты просто паришься. Надо расслабиться.

Узнав, что он знает, что она парится, Таня стала париться еще больше и начала подумывать о том, чтобы выпрыгнуть из окна. Перспектива оказаться распластанной на асфальте внезапно показалась ей привлекательной. Но Вова вдруг оказался рядом. Прижал ее к себе и зашептал в ухо:

– Заяц, не расстраивайся. Ты мне нравишься еще больше… такая. Мне нравится, что после ванны ты сразу заворачиваешься в полотенце.

Он, наверное, думал, что это такая девичья скромность.

– С тобой каждый раз, как первый… Как будто бы все сначала…

И он стал расстегивать на ней пуговицы, гладить живот, стягивать белье, класть ее руки туда, куда ему нужно. Как в первый раз. Как во второй. Как в третий. Как во все предыдущие разы.

Потом они просто лежали рядом. Телевизор работал без звука, и за окном была темнота без звезд. Подвывал ветер, скрипели вагоны на железной дороге и сонным голосом говорила в репродуктор дежурная по станции: «Абы! Абыбыбывабыбы!» Какие-то серые существа без глаз, словно бы войлочные, похожие на глупые банные шапки, заглядывали через окно.