С момента их разговора прошло больше, чем полчаса, но Саша все равно постоял под деревом у подъезда, ожидая, пока разойдется толпа местных бабушек. Зачем, он не знал. И только после этого стал подниматься по лестнице.

Примерно в это же время жена его обзванивала подруг, упрашивая их подъехать к ресторану и привезти денег. Подруги не хотели никуда ехать, у всех было праздничное застолье. Совокупных средств, имевшихся у родителей и младшего брата, хватало на оплату только выпивки и одного из салатов. К тому же брат своих денег отдавать не хотел и подло сбежал, утверждая, что у него деловая встреча. Было похоже, что он злорадствует. Наконец, одна из подруг приехала на такси, расплатилась, забрала пострадавшую и отвезла домой, всю дорогу ругаясь. Мол, у Ленки «муж покруче твоего будет, и то себе такого ни разу не позволял. Ты сама виновата. Разбаловала мужика, а теперь расхлебывай». И только оказавшись одна в своей спальне, Алла бросилась на кровать и стала рыдать, потеряв где-то, как Золушка, туфлю[14].

Ночью по квартире Анастасии Викторовны разгуливал карлик. Он переваливался как пингвин и бормотал себе под нос. Принюхивался и вертел мордочкой. Совал нос повсюду и вел себя по-хозяйски.

Нашел цепочку и положил в карман.

Маленький зонтик засунул в заплечную котомку.

В коридоре он приметил блестящий предмет, но споткнулся о чей-то тапок и кубарем покатился в угол.

Некоторое время он пролежал в углу, безобразно ругаясь. Потом выполз, не без труда встал на ноги и отправился на кухню. Там он повис на дверце холодильника, как кот, открыл его и начал рыться на полках. Открывал контейнеры и пакеты, все пробовал на вкус. Откусывал от котлет, от брикетов масла и сыра, от яблок и слив, засовывал пальцы в соус и суп, чтобы затем облизать. То, что ему понравилось, он вытащил и разложил на полу. Потом стал отъедаться, так и не закрыв холодильник.

Анастасия Викторовна металась в постели: ей снилось, что она спит, а кто-то бродит в ночи по квартире, шлепает по полу и стучит посудой. Ей было душно и гадко.

Саша лежал на кровати в позе звезды и едва слышно посвистывал носом. Анастасия Викторовна продолжала волноваться во сне, пыталась скинуть его огромную, как бревно, руку. В конце концов она проснулась от жажды. Села в кровати, медленно спустила ноги на пол. И встретилась взглядом со злобным маленьким существом. В ту же секунду Анастасия Викторовна закричала – так, что в соседней квартире алкоголики вышли из спячки. Там, за стеной, обрушилась и покатилась пустая тара.

Когда Саша вскочил и зажег свет, карлика уже не было и в помине.

– Что, что такое? – он тер глаза и зевал.

Анастасия Викторовна сбивчиво объясняла:

– Я видела… черта. Только не подумай, что я сошла с ума. Я его правда видела… Два таких глаза… Два страшных глаза…

Саша осмотрел комнату.

– Где ты его видела? Здесь, что ли?

– Да… Вот тут он сидел. Такой небольшой.

Саша усмехнулся:

– Так. Я сейчас выключу свет и кое-что тебе покажу.

Он щелкнул выключателем. В темноте стали видны два красных огонька: один на DVD-плеере, другой на телевизоре. Две красных точки действительно выглядели зловеще.

– Ну, поняла? – сказал Саша и зевнул. – Я завтра плеер переставлю повыше, чтоб тебе глаза сатаны не мерещились. Спи давай.

Он увлек ее обратно на постель и тут же захрапел. Но Анастасии Викторовне еще долго не удавалось заснуть.

Наконец она задремала и оказалась на детской площадке. На голове у нее была желтая неприятная шапка, колючая и мокрая от снега. Злые дети вокруг почему-то дразнили ее. Тогда она сняла дурацкую шапку и бросила ее в сугроб, подальше. Потом у нее ужасно болела голова, раскалывалась, была полна немыслимого жара… И вдруг Анастасия Викторовна умерла. Она одиноко лежала под простыней в морге детской больницы, в холодном гулком помещении, где иногда раздавалось металлическое бряцанье и странные вздохи. Холод охватывал ее со всех сторон…

А за стеной алкоголики уже начали выяснять отношения: оттуда доносились грозные слова «мудак» и «сучара».[15]

Таня вела Митю в школу: тянула прочь от самых глубоких луж и следила, чтобы он не запачкал штаны. Митя послушно топал рядом и, против обыкновения, не задавал вопросов о курах. Ребенок как будто чувствовал, что ей не хочется разговаривать. А Таня страдала. Вчера она пятнадцать минут курила под крышей, с которой опасно свисала какая-то балка, надеясь, что на этом окончится ее земной путь. Балка, правда, осталась на месте, Таня замерзла и ретировалась ни с чем. Дома она продолжила мучиться.

А дело было вот в чем. После того злополучного вечера, когда она предложила Вове подарить ей несмотрение-на-нее-по-утрам, Вова будто бы раздвоился. То он приглашал ее выпить кофе, гладил по голове, а потом все оканчивалось грандиозной постельной сценой[16], то словно бы забывал, что их связывают какие-то отношения, вел себя холодно и жестоко над ней подшучивал. Время от времени он посылал ей загадочные смс, в которых сообщал, что она – холодная женщина-изверг. Очевидно, он ее с кем-то путал. Влюбленная Таня ничего не могла понять. При этом, вне зависимости от фазы, Вова просил ее то отвести Митю к врачу, то сходить на родительское собрание, то купить детских носков. Таня исполняла все в точности и даже начала полагать, будто участвовать в воспитании ребенка – ее прямая обязанность. Митя такому положению дел был только рад.

Решив, что Таня и его сын похожи, Вова периодически с ней консультировался:

– Слушай-ка, объясни мне, почему Митя моет тарелку только за собой, а за мной не хочет? Он что, обнаглел? То есть когда я его прошу – «помой мою тарелку» – он моет. А если не попрошу – никогда. Так и оставляет грязную в раковине, блин.

Таня на секунду задумывалась и отвечала:

– Просто он очень четко разделяет себя и других людей. Он выстраивает границы между собой и миром. Иначе этот мир так… надвинется, что с ним невозможно будет справляться!

– Понятно, – скептически хмыкал Вова.

Тем не менее, в Тане Митя видел всего лишь Таню и даже не помышлял о том, чтобы превратить ее в маму или хотя бы в мачеху (оба этих слова равно ее пугали). Он просто дружил с ней, держал ее за руку и в целом очень ее одобрял. Позавчера Таня пришла, чтобы покормить Митю ужином и уложить его спать. Пока она варила на кухне гречку, Митя соорудил из конструктора космический лайнер и прилепил ему на борт бумажку, на которой было написано: «МАМА, ПАПА, МИТЯ». Видимо, эти трое должны были улететь вместе в космос, прочь от глупой несчастной Земли.

Провожая Митю до школы, Таня думала о том, что и ей хотелось бы улететь на другую планету, бродить по дивным флюоресцентным джунглям и смотреть на струящиеся перламутровые цветы. И еще там были бы смешные ушастые птицы с зеркальными перьями, и птицы-ежи, и птицы с мягкими клювами, и фиолетовые вафельные баобабы, и деревья, похожие на грибы…

В школьной раздевалке наглый богатый мальчик ткнул Митю в бок и самодовольно сказал:

– Сегодня даже не думай просить у меня айфон поиграть. Не дам.

Его мама с крашеной шевелюрой в виде метлы мило осклабилась. Митя стал смотреть в сторону и молча снимать ботинки, а Таня едва не задохнулась от возмущения и обиды. На прошлой неделе Митя рассказывал, что этот мальчик назвал учительницу по рисованию сукой.

Выходя из школы и дрожа всем телом, Таня у себя в голове выговаривала мамаше с метлой:

– Если у вас есть средства покупать ребенку дорогие гаджеты, это не значит, что он может безнаказанно унижать тех, у кого таких гаджетов нет… Ваш сын полагает, что назвать учителя сукой – в порядке вещей. Видимо, его родители так общаются дома… Вы, наверное, хотите, чтобы ваш сын добился успеха в жизни? Айфон ему в этом не поможет. С таким уровнем культуры можно подъехать на джипе к супермаркету, но на что-то большее его не хватит!