Она практически побежала на остановку, не оборачиваясь, и потом целый день не могла забыть эту сцену. Еще долго на разные лады она сочиняла ответные реплики мальчиковой мамы.
Ей следовало веско, значительно, глядя той тетке прямо в глаза, сказать:
– Люди важнее колес. И пока вы этого не поймете, вы будете такой же несчастной и злющей.
Тетка бы хмыкнула презрительно:
– Это я-то несчастная? Да что ты мелешь, ненормальная?!
Тут надо произнести очень отчетливо:
– Счастливые люди злющими не бывают.
И, развернувшись, спокойно уйти.
Или другой вариант:
– Вы разве не знаете, как нужно себя вести, чтобы достичь результата? Следует вежливо попросить: «Пожалуйста, объясните ребенку, что не стоит прыгать по шинам, так как они слабо держатся». Я бы с радостью выполнила вашу просьбу. А если вы начинаете орать и хамить, в ответ вы можете получить такие же оскорбления.
Сама Таня никогда бы не решилась вмешаться. Да и будь она мальчиковой мамой, сбежала бы точно так же, опустив глаза.
Между прочим, карлик все это видел – тот, что недавно вылез из кучи опавшей листвы. Наблюдал он за этим плевым, в общем-то, происшествием очень внимательно. И явно получал удовольствие.
Пассажиры скособоченного автобуса были напряжены. Они рефлекторно, бесцельно проводили пятерней по волосам, поправляли обшлага, теребили авоськи. Вынужденная пауза в жизни будто застала их врасплох, и на любой взгляд они реагировали враждебно. Таня сразу прошла в середину – туда, где автобус сгибался при помощи резиновой гармошки, – съежилась и постаралась ни на кого не смотреть.
Вскоре к ней подошла кондуктор в толстой вязаной кофте, круглощекая, низколобая. Таня отцепилась от поручня и начала судорожно рыться в кошельке. Тут автобус мотнуло, и кондуктор поддержала ее за локоть, чтобы Таня не упала. Это растрогало ее до слез.
На остановке вошли подростки мужского пола и посмотрели на нее бесцеремонными голубыми глазами. Таня вспыхнула и потупилась. Ей бы поразмыслить о том, что пора наконец сделать усилие и начать выглядеть старше, поработать над собой. Чтобы подростки не принимали ее за подростка. Вместо этого она все еще думала о злой тетке, зеленых носках и тоненькой маме.
(«…Вам что, нечем занять свои мысли, кроме как старыми покрышками? Рано или поздно случится нечто, в сравнении с чем эти шины покажутся вам ерундой. В тот момент вы поймете, ЧТО на самом деле является важным!..»)
Такого просто не должно было быть – в природе. Так ей казалось.
Автобус надолго задержался на светофоре, и Таня стала смотреть в окно. Там виднелась палатка «Мороженое» и вагончик с шаурмой и курами-гриль. В палатке продавались несвежие шоколадные батончики, соленые орешки в хрустящих пачках и засохшие жвачки. В качестве демонстрации ассортимента к стеклу были приклеены пустые обертки, которые поблекли от времени. Продавец шаурмы с синим от буйной кавказской щетины лицом жмурился на солнце, уперев руки в бока. Его белый передник был измазан жиром, а лоснящийся рот выглядел так, будто только что вкусно поел. Голова шаурмена полнилась радужными надеждами в виде корпусной мебели. Сзади него вращались обугленные остовы дрожащих куриных жизней. Таня в негодовании отвернулась.
Она теперь горько сожалела о том, что вышла из дома. Надо было плюнуть на все и остаться. Поступить, наконец, так, как хочется, а не так, как надо. Она представила, что могла бы в этом случае делать: сидеть у окна и рассматривать птиц, думать о своем, курить и есть картошку с солеными огурцами. Она могла бы выйти из подъезда и нырнуть в соседний, где недавно открылся книжный магазин. Там бы она бродила вдоль полок, открывала книги на первой попавшейся странице и долго читала – возможно, до самого вечера…
А теперь день явно не заладился. Таня плелась ко входу в метро. На подступах к нему располагались тележки с замороженными продуктами и замороженными продавщицами. Тележки с хот-догами. Бабушки с пачками пластиковых пакетов. Бабушки с котятами. Бабушки с фиалками в горшочках из обрезанных пластиковых бутылок. Огромные рыбьи головы на перевернутых вверх дном деревянных ящиках. Лотки с воблой, семечками, стельками, средством для чистки ковров. Дефективная девушка: «Пода-айте на хлебушек!» С пришепетыванием. Со страшным лицом.
Высоким, тявкающим голосом тетка кричала: «Девочки, покупайте джемпера! Недорого, все размеры!» Невдалеке остановился милицейский уазик, и торговцы стали сгребать товар и спасаться бегством. Наиболее смелые распихивали барахло по баулам и делали вид, что они просто так здесь, воздухом дышат.
В вагоне Таня поместилась в самом углу: спряталась за обширной дамой, облепленной потным шелком. Постаралась максимально отодвинуться от нее и полезла в сумку за книгой. И тут ее ожидал подвох: книги не оказалось. Ей снова не оставалось ничего, кроме как наблюдать за окружающей ее жизнью.
Много лет она страдала от пластиковых пакетов. Женщины и девушки часто носили в руках пакеты различных степеней уродства – независимо от того, была ли у них при этом еще стильная сумка или разваливающаяся кошелка. Тане была непонятна культура пакетов. Она могла согласиться с тем, что люди носят в пакете продукты из магазина. Но их почему-то брали с собой в качестве аксессуара. Видимо, на тот случай, если возникнет необходимость что-нибудь куда-нибудь положить. Она готова была смириться с пакетами хорошего качества, которые сверху затягивались при помощи шнурка. Такие еще могли нести посильную эстетическую нагрузку. Но остальные… Особенные терзания доставляли Тане пакеты «Марианна». Белые в вертикальную черную полоску, посередине – черный силуэт некой дамы в шляпе, – вероятно, Марианны. Поскольку сверху было написано Marianna. Таня ее ненавидела. Стонала каждый раз, как встречала ее.
Марианна, псевдоэлегантная, уверенная в себе, в шляпе с пером. Пошлая и вездесущая.
Таня, давно-уже-не-школьница в серой юбке. По-прежнему застенчивая и ранимая.
От конечной остановки метро ей предстояло долго идти пешком. Она взглянула на часы: было без двадцати четыре. Двадцать до четырех. Двадцать до шестнадцати. От шестнадцати до двадцати как раз четыре. Шестнадцать – четырежды четыре. Красивая цифра шестнадцать – розовая и надежная. А до двадцати нужно успеть завершить четыре дела: успешно пройти интервью, поплавать в бассейне, навестить родителей и забрать из ремонта туфли.
На рукав к ней присел осенний комар. По его согбенной фигуре было понятно, что он вынашивал мысль о бренности всего сущего. Наверняка ощущал неотвратимость своей скорой кончины. Таня сопереживала ему. Она испытывала похожие чувства, собираясь наняться в фирму, торгующую телескопами.
С другой стороны, ей же надо на что-то жить.
Она дернула ручку двери и вошла в приемную.
Как назло, ей очень хотелось в туалет, и в течение минуты она решала, удобно ли об этом спросить. Секретарша с высоким бюстом заносчиво стучала по клавиатуре; Таню она не удостоила даже взглядом. Тогда Таня стремительно вышла, тоже не сказав ей ни слова.
Вот и покончено с первым делом; не видать ей телескопов и звезд. Ну и ладно! Значит, это не ее место. Значит, ее здесь не ждали. Теперь она засобиралась в бассейн. Правда, в таком состоянии добраться туда нечего было и думать: в животе начинались колики. Таня поозиралась и обнаружила через дорогу железнодорожную станцию. К подобным местам она питала стойкое отвращение как к средоточиям криминала и грязи, но других вариантов не видела. Вот ее сестра Лиза могла бы зайти в любой ресторан, сделать все что нужно да еще получить в придачу кофе с мороженым. Капуччино и ванильное с орехами. Она сидела бы за столом, красиво держа сигарету, а мужчина с белой улыбкой говорил бы без остановки. Наверное, так[2].
