Посадив игрушечную Томи в такси, Саша поймал себе развалюху с разбитой фарой. Назвал адрес и притворился спящим, чтобы водитель, взъерошенный старичок, не развлекался за его счет болтовней.

В общем и целом Саша мало думал о детях и об их воспитании. Он считал, что в этом процессе нет ничего особенно сложного и все происходит само собой. Дети, казалось ему, сами знают, что перед сном следует чистить зубы, а после школы делать уроки. Во всяком случае, ребенок, который жил вместе с Сашей, производил на него именно такое впечатление. Он задал себе вопрос: что же это за мальчик, который вместо того, чтобы смотреть телевизор или играть в какую-нибудь приставку, предпочитает бродить ночью по улице? И нашел на него ответ: это был не совсем нормальный мальчик. Ребенок, у которого не все дома. Ха-ха.

Они могли просто не знать. Те придурки, уехавшие в поход на байдарках.

Интересно, а если бы они обнаружили, как именно Булкин-младший проводит ночь в их отсутствие?

Саша вспомнил, как прошлой весной пил в парке пиво с одной знакомой. Была ранняя весна, когда уже пригревает солнышко, но воздух еще очень холодный. Они расположились на бревне у водоема. Прямо перед ними на воде раскачивался плот, а на нем – группа мальчишек лет десяти-одиннадцати. Пацаны курили и матерились, толкались, смеялись, падали в ледяную воду прямо в кроссовках и куртках, залезали обратно – и все это продолжалось час или полтора. Знакомая Саши зачарованно смотрела на них и наконец сказала:

– Если бы появилась волшебница и предложила исполнить желание, знаешь, чего бы я попросила? Чтобы родители, и бабки, и тетки вот этих детей оказались вдруг здесь, и я бы смогла увидеть их лица.

Если бы только все мы знали, чем занимаются наши близкие, когда мы не видим.

Вова осторожно взял Таню за руку. А она сделала вид, будто ничего не заметила.

Вова, большой, почти незнакомый мужчина с теплыми руками. Таня, с тревожным взглядом и ледяными пальцами.

Спикировал желтый лист.

Сидя на скамейке у пруда, они наблюдали следующую картину. Трое собирались купаться. Пьяные, с остекленевшими глазами; молодые, но уже измученные своим бессмысленным существованием. Точнее, купаться собирался пока только один: красное лицо, тощее паучье тело. Он покачивался, подрагивал и медленно разоблачался. Обнажил молочно-белый торс и тонкие ноги, кинул одежду на асфальт. Два друга его замычали:

– Серег, ты че… Серег, не лезь…

Погода, несмотря на яркое закатное солнце, была осенняя и совсем не купальная. Бррр… На поверхности воды виднелись кое-где пластиковые бутылки и пакеты. Еще кое-где – тина и другая растительность. На дне могло быть все, что угодно.

Серега доковылял до края и дернулся: скорее упал, чем бросился, в воду. На берегу, поодаль, остановилась группа молодых людей и стала наблюдать за ним без особого любопытства.

Серега тем временем изображал спортсмена. Плавал и на спине, и кролем, и брассом. Только тело его почти не слушалось, двигалось судорожными рывками и вообще доставляло ему массу неудобств. Затем он встал, и обнаружилось, что все эти героические усилия он предпринимал там, где ему было чуть выше колена. Пренебрегая этим фактом, он постарался сохранить важный вид и начал взбираться по отвесному склону, где поверх гальки была натянута металлическая сетка.

Вытащив свое худосочное тело на берег, он постоял какое-то время, дрожа и пошатываясь. Поднял не без труда свою черную футболку с асфальта, скомкал ее и зашвырнул далеко в воду.

– Ты че, Серег? – изумились друзья.

– Да она мне не нужна… – и стал с непроницаемым видом.

Все постояли и помолчали.

Затем один из друзей тоже стал раздеваться: подтянул кверху свитер, но голова почему-то не проходила сквозь предназначенное для нее отверстие. Серега подошел сзади и дернул свитер вниз:

– Да стой ты… Нечего тебе…

Друг помедлил и снова начал стаскивать свитер. Голова по-прежнему не пролезала. Зрители стали смотреть чуть активнее. Тогда Серега сказал:

– Че вам здесь, маппет-шоу? Че смотрите?

К концу фразы он возвысил голос. Наблюдавшие ответили грубо и громко:

– А тебе чего? Молчал бы лучше!

Серега пробубнил:

– А че нам молчать…

Меж тем его друг оставил попытки раздеться и снова стоял покорно, лишь подрагивал из стороны в сторону, поглощенный задачей сохранения равновесия. Зрители были явно разочарованы. И вдруг он огромным прыжком, прямо в брюках, свитере и ботинках шлепнулся в воду. Подплыл, совершая массу лишних движений, к черному блину футболки, схватил ее и выбрался на берег. Серега набычился:

– Ты че, дурак?! Я ж ее выкинул!

Выхватил футболку, скомкал и кинул обратно.

С друга текло. Он выдержал паузу и снова, описав гигантскую дугу, бросился в пруд. Вылез с футболкой.

Сереге это понравилось. Он стал тыкать мокрым комком другу в нос и говорить:

– Фас! Фас!

Кинул опять. Друг снова прыгнул. Зрители веселились.

На этот раз футболка утонула безвозвратно, и друг стал нырять, вытаскивая со дна водоросли и разный хлам. Веселье достигло своего апогея. Третий друг, наиболее трезвый, все это время топтался на месте, стесняясь.

Таня уже давно не следила за развитием событий: ее внимание привлекли воробьи и кормившая их гречкой старушка. Милое существо в панаме и небезразличные ей маленькие жизни. А неподалеку на пустой скамье сидела галка и смотрела вдаль с видом человека, которому есть о чем подумать.

Вова хохотнул. Таня покосилась на его руку, которой он касался ее руки. На его длинные пальцы, на задранный до локтя рукав и коричневые волоски. На голубую вену, которая просвечивала через смуглую кожу… И тут же отвернулась, стала следить за облаком, похожим на перевернутый вантуз. А все потому, что от невыносимой прекрасности вечера на глазах у нее появились слезы.

Почему можно заплакать от невыносимой прекрасности? Непонятно.

Надо ее просто игнорировать.

Вова досмотрел представление, встал и потянул Таню за собой. Они пошли через парк: Таня – чуть впереди, в туфлях, похожих на детские сандалии, Вова – сзади. Он провел рукой по позвонкам ее шеи, и она затрепетала. Но по-прежнему делала вид, будто ничего не происходит.

Она не знала, как реагировать на прикосновения. Она их боялась. В семье ее никогда не трогали, а если вдруг задевали случайно, она неизменно шарахалась. Это усугубилось после одного случая, когда Тане было лет десять. Ее послали сдавать бутылки, и она с авоськой гремящей тары попала под дождь. Забежала в автобус, встала, держась за поручень, вся мокрая и дрожащая. Рядом компания взрослых девиц болтала с симпатичным молодым человеком. Парень вдруг наклонился и поцеловал ее в мокрый затылок.

Таня была в ужасе. Она и сама бы не смогла объяснить, почему. Ей казалось, что ее оскорбили, что в нее вторглись, вмешались. Значит, она всем доступна, значит, всем на нее начхать – они могут делать все, что захотят. Поцеловать, плюнуть, убить.

После этого ей было противно жить. Она запиралась в ванной и долго сидела там, глядя в никуда и чувствуя, как по спине бегают мурашки.

Вова тем временем взглянул на часы:

– О! Скоро продленка закончится. Надо прибавить скорость.

Они пошли, взявшись за руки. Красивый мужчина, высокий и сильный. И… Таня.

Сегодня он собирался познакомить ее с сыном Митей, второклассником. Вова воспитывал сына один: жена его три года назад переехала в Питер, вышла там замуж и родила нового ребенка. Таня спросила, предпочитая акцентировать внимание на чем угодно, только не на их переплетенных пальцах:

– А Митя скучает по маме?

Вова посмотрел на нее светло-синим взглядом:

– Да. Он ее любит.

– Она часто приезжает?

– Раз в год, наверное. На один день.