– А как ты объясняешь ему то обстоятельство, что она не живет с вами?

– Он и так знает: она нас бросила и завела себе другую семью.

Таня приоткрыла рот в изумлении и ничего не сказала.

Справа от них шел пузатый мужчина, утирал пот с лица и умолял свой мобильник:

– Ромик, Ромик… ты возьми… Ромик, я сегодня устал… ты сходи, ладно?… возьми минералочки… слышишь, Ромик? Але? Ромик, я сегодня очень устал… ты возьми минералочки, соку возьми… Слышишь, Ромик? Соку возьми апельсинового и томатного… ну и, Ромик… два литра возьми… нет, другую возьми – это плохая водка… Да, да, вот эту… Да, Ромик, давай, сходи…

Таня представила Ромика. Вероятно, это тоже пухлый господин лет тридцати пяти – сорока, лысеющий. Или, наоборот, худой и желчный. Он недовольно входит в магазин, катит перед собой тележку. С выражением омерзения на лице он берет с полки два брикета апельсинового сока, затем еще два – томатного. Газированной воды в больших бутылках. Затем водку – какую подешевле. Зачерпывает еще пакеты с сухариками, сколько схватит рука. Бросает в тележку и везет ее к кассам.

А потом – пикник.

Мальчик со светлыми волосами вышел из здания школы, волоча за собой набитый рюкзак. Вова поднял рюкзак, перекинул через плечо.

– Это Митя. А это Таня.

– Очень приятно, – сказала Таня и протянула руку. Мальчик нахмурился, неохотно пожал ее. Тоже большие синие глаза.

А если бы он так и оставил ее руку висеть в воздухе? Представив это, Таня пережила частичное потемнение в глазах. От позора, которого не было.

Шли они молча; Митя старался держаться подальше от Тани и шагал чуть впереди. Даже спина его выражала неодобрение.

Повсюду были кучи рыжей листвы, собранные отсутствующим дворником. Митя поддал ногой, и полкучи взметнулось в воздух.

Тогда Вова решил разрядить обстановку.

– Таня любит птиц, – сказал он.

– К-как это? – недоверчиво спросил Митя. Иногда он заикался.

– Она много о них знает. У нее дома целая коллекция воробьев, попугаев и всяких…

– Живых?!

– Нет, – сказала Таня. – Не живых, конечно. Это сувениры и игрушки. А еще я все время наблюдаю за птицами. Думаю о них.

– А еще она их не ест.

Митя усмехнулся:

– Кто же их ест?!

– А курицу кто вчера ел?

– А, ну да… Вы что, курицу не едите?

– Не ем. И индейку не ем. Это протест.

– Против чего?

– Против того, как с ними обращаются.

– А как с ними обращаются?

Они шли вдоль дороги. Мимо шумели автомобили, катились девочки на роликах – с ротвейлером, семенящем на поводке. У него были противные маленькие глазки и слюнявая пасть.

– На птицефермах их держат в клетках, в которых им негде даже повернуться. В клетке их гигантское количество – бок о бок: чья-нибудь голова под мышкой у соседа, а лапа – в клюве у следующего… С верхнего этажа сыплется то, чем ходят в туалет, потому что клетки стоят друг на друге. Тут же, среди всего этого безобразия, они едят… Их перекармливают, чтобы они росли побыстрее… от этого у них заболевает и увеличивается печень. Они почти не двигаются, сидят в одном положении. Им обрезают клювы без всякого обезболивающего, чтобы они друг друга не повредили в тесноте. А когда они вырастают, их убивают и ощипывают. Представляешь?

Митя пожал плечами:

– Но они же не люди. Они глупые, ничего не понимают.

– Но они ведь живые! Они все чувствуют.

Вова с интересом смотрел на сына, затем переводил взгляд на Таню. Митя пробормотал:

– Ерунда. Коров и то больше жалко…

Таня сказала примирительно:

– Ладно, не волнуйся. Ты не один – многие думают, что я с приветом.

Митя в первый раз взглянул ей в глаза и улыбнулся.

Они снова шли и молчали. Вдруг произошло фантастическое: Таню обожгла сильнейшая боль. Сзади в плечо ей ударило что-то мелкое и твердое; даже показалось, будто застряло в мышце. Но только показалось. Слезы навернулись ей на глаза, и, повинуясь рефлексу, она обернулась. Тут же опомнилась и стала смотреть вперед. Нет уж, она не доставит им удовольствия! Сделает вид, будто ничего не произошло. Наверняка злопыхатели сидят сейчас в каком-то из окон и выглядывают из-за занавески.

Таня знала, что в нее выстрелили шариком из пневматичекого пистолета. Именно такой Максу подарили на прошлый день рождения; он еще хвастал, что подобное оружие запрещено в цивилизованных странах. Если попасть кому-нибудь в глаз даже с приличного расстояния, глаза не станет. С наслаждением Макс выстрелил тогда в Лизу, и на бедре у нее вскоре образовался синяк почти черного цвета. Лиза рыдала и попыталась расцарапать ему лицо. Потом Макс охотился с балкона за разной живностью, включая старушек. Когда он добрался до птиц, Таня предложила ему свои услуги в качестве мишени. Выстрелив в нее разочек, совершенно без удовольствия, Макс эту затею оставил. Впрочем, оставил ли? Наверное, только в ее присутствии.

Танины спутники ничего не заметили и двигались дальше, посматривая по сторонам. Митя ушел вперед: в руке у него была палка, которой он сбивал растущие по обочинам лопухи. Вова наклонился к Тане и сказал, понизив голос:

– Ты не обижайся… Он странный ребенок. Такой, как это сказать… Ну странный, короче.

Таню это сообщение измучило. Ей вообще было трудно жить. Каждая минута существования давалась ей нелегко. Каждый день выматывал ее до предела. Каждая вылазка из дома представляла собой серьезную атаку на психику. А тут такие новости.

Митя вернулся; он все еще воевал с дикой порослью, но теперь уже рядом с Таней. И сказал вдруг ни с того ни с сего:

– А у меня ноготь на большом пальце ноги ужасно уродливый. Толстый и серый. Черепаший.

Вова закашлялся, а Таня не удивилась:

– Ну, это не катастрофа, я думаю. А в меня только что стреляли.

– Как это?

– Очень просто. Я иду, а мне выстрелили в плечо пластиковой пулькой. Из окна, наверное. Довольно неприятно.

Вова остановился, схватил Таню за плечи и отвернул ворот кофты.

– Вау! Огромное красное пятно. И вздулось, как прививка. Я думаю, это было офигеть как больно, а не «довольно неприятно».

– Где, где? – засуетился Митя. Ему не хватало роста, и он подпрыгивал, чтобы получше рассмотреть.

– Почему ты ничего не сказала?!

Таня пожала плечами.

– Нет, ну почему ты ничего не сказала? – Вова сердился и дул на пятно, будто надеясь, что оно исчезнет.

– А что бы ты сделал? Стал бы кричать и грозить кулаком невидимому противнику?

– Не знаю. Но что-то надо было сделать. Может, они еще в кого-нибудь стреляют… Надо было найти их и морду набить.

Митя теперь смотрел на Таню с нескрываемым уважением. Затем подмигнул ей и начал пинать камешек.

Вечером ее посадили в троллейбус, и она видела в окно, как Вова с Митей стояли у дороги и махали ей руками. Они становились все меньше, и вскоре Таня перестала различать их фигуры на фоне старых пятиэтажек, детских площадок с куцыми деревцами и церквей с обсыпающейся скорлупой. Надо всем этим расположился закат, разложил толстые щеки на зданиях и дорогах. Блеснула звезда, как пуговица, где-то далеко, как раз над тем местом, где Тане сейчас хотелось бы остаться.

Ей еще предстоял целый вечер с семьей.

Пропустить его она не могла: это был день рождения папы.

Папу она очень любила. Худой и высокий, он всегда выглядел опечаленным. В последние годы он сильно ссутулился, словно под грузом лет и тревог. Чтобы не выдать своих переживаний, папа старался ни на кого не смотреть. Говоря, он рассматривал пол и что-нибудь теребил в руках.

Когда появилась Таня, завершались последние приготовления перед торжеством. Ей удалось только поставить на стол тарелку с солеными огурцами, которые она же и принесла. Папу она поздравила в уголке, чтобы не привлекать внимания. Тем не менее, Зоя оказалась поблизости и сделала понимающие глаза: