— Изволите отужинать? — предлагает Добрынин после знакомства.

— Не, мы по делу, — отвечаю я.

— Хорошо. Как я понимаю, вы сюда пришли не из-за убийства мужика?

— Нет, он хотел заработать. Это его дело. Твои ребята сфотографировали карту местоумираний. Нас интересует эта фотоплёнка.

— Экая мелочь. Я вам весь фотоаппарат отдам. — Добрынин отрешённо замолкает, видно говорит, что-то в чат.

Меня удивляет его сговорчивость. Может он плёнку уже проявил и фотографий напечатал? Надо разузнать.

В комнату входит слуга с небольшой фотокамерой и ярким золотым слитком высшей пробы — краем глаза я слежу за ним, не понимая зачем слиток. Добрынин берёт золото, кладёт на стол и внимательно глядит на меня. Я же на слиток даже не смотрю, если глянуть, то он ненадолго ослепит своим сиянием.

— Мне говорили, что вы золотой дракон, — бормочет Добрынин. — Однако, на золото вы почти не смотрите.

Вместо ответа я покрываюсь чешуёй и ухмыляюсь пастью золотых зубов. А сам удивляюсь, что даже удалось сохранить одежду целой

— Замечательно, такой самоконтроль мне и нужен! — одобрительно улыбается купец. — Не желаете ли устроится ко мне на работу? Плачу золотом. Хм, если хотите, могу чёрным, в любых количествах. Говорят, от этого золотой дракон может стать настоящим. Занятная легенда, но никто её не подтвердил.

Превращаюсь в человека и отвечаю:

— Нет. Золото я не употребляю. А чёрное нужно вашим землякам.

Добрынин, усмехаясь, качает головой:

— Мои люди просто дурью маются. Не нужно им ни чёрное золото, ни технологии всяческие. С ними они будут морально разлагаться, как в Паблик Юнион. Вы там были, видели, что происходит от безделья и изобилия? У нас родная чистая земля, тяжёлая работа, такая, чтобы на всякие глупости времени не было. Вот это моим людям и надобно. А этот чёрный яд, который отравляет наши земли, лучше отправить соседям, пусть они там у себя травят почву и травятся сами.

Кажется, что Добрынин ждёт ответа, но я молчу — мало толку с ним спорить, тогда он продолжает:

— Ладно, хватит тратить время. — Добрынин кивает слуге, тот протягивает фотокамеру. — Берите. Если надумаете всё же поработать, то приходите. Пару недель я подожду.

В ночном лесу тихо сопят и топчутся ниши дракони, горит костёр, выхватывая из темноты стволы деревьев. Покрутив в руках фотокамеру, Жанна протягивает её мне.

— Цифровая.

— Да, сделана в Паблик Юнион, — соглашаюсь я. — На ней запах тех людей, что ночью пробрались к карте. Почему только я решил, что они должны снимать на плёнку?

— Вот что я думаю, он то мог скопировать снимки? Мог. Мог и отправить их. Не знаю как, но мог.

Грустно киваю:

— Да, я хотел его спросить про копии, но слиток меня отвлёк. Но может он это всё затеял чтобы нас проверить, и попытаться нанять?

— А ты не гордый, Игорюсик, — щурится Жанна.

— Блин. Если нет, то мы ничего уже сделать не сможем, понимаешь? Даже если развалим его терем и всех перебьём. Даже если сможем отследить копии.

Жанна облечённо вздыхает:

— Да и фиг с ним. Первый раз, что ли?

— Вот тож. Давай завтра скажем всем, что уходим. Вечером улетим, а ночью тихо вернёмся и встанем за рекой. Поглядим, что будет Добрынин делать. Вряд ли он оставит чернокопов в покое.

Почему-то Жанна смотрит на меня с восхищением.

— За Игорюсика извини, — только и говорит она. Не знает, что я уже привык и внимания почти не обращаю.

Надежде Петровне мы отдаём фотокамеру со снимками, сетуем, что, вероятно, копии фотоснимков уже разошлись, так что доверять Добрынину мы бы не стали. Оказывается, что купца Лев Борисович знает, тот сильно интересовался разработками и предлагал продать местоумирание. Якобы он заботится о природе — из-за карьера пострадают поля, разрушатся дороги, река загрязнится. Естественно, Лев Борисович тогда ему отказал.

Сославшись на дела, мы собираемся уже улетать, но Жанна намекает Льву Борисовичу, что надо быть на чеку — Добрынин вряд ли это всё оставит. Вместо ответа Лев Борисович, выхватывает из инвентаря калаш и ухмыляется. Меня даже ненадолго посещает мысль, что чернокопы и без нас справятся. Но нет — против наёмников дед с автоматом не выстоит.

Полёт и особенно полёт в ночи — то немногое, что мне нравится от дракона. К шее прижимается Жанна, ветер свистит в чешуе, огни звезд на небе, рукотворные огни земле. Даже назойливое золото далеко внизу, слилось в мягкий фон, и почти не отвлекает, если не сосредотачиваться.

Приземляемся мы в лесу у притоки — чтобы можно было купаться и не маячить для людей с того берега. Утром нас будет шум: ругань, лошадиное ржание, удары хлыстов. За лесом через поле караван пробивает дорогу на юг. Странно, но мы не хотим разузнавать, что там. К вечеру по той же колее движется ещё караван. На следующий день их уже десяток, некоторые возвращаются обратно с грузом черного золота. Видимо, там переправа, и они просто возят золото с карьера под Раздольным.

Ещё через день срабатывают оставленные Жанной сторожевые заклинания — на лагерь чернокопов кто-то напал.

Под жарящим солнцем я парю над лагерем, западнее которого зияет огромный карьер с пылящей черной махиной эксгуматора, к северу от карьера на бывших полях возвышаются терриконы.

На северо-восток от лагеря зеленеет редкий лес, мелькают вспышки выстрелов, виднеется прозрачный сизый дымок, в окопах, прикрывающих лагерь, блестят шлемами латники с арбалетами, и только в паре мест кто-то стреляет в сторону леса одиночными из огнестрела.

Наёмники в лесу светятся золотыми кольцами, цепями, зубами. Пикируя, над лагерем я даю Жанне спрыгнуть. Перед землёй она успевает перезагрузиться и аккуратно приземляется. Приходит, мысль, что она ведь могла не успеть и разбиться, что лихачество это лишнее. Не время для таких мыслей. Вздыхаю и ухожу к лесу — оттуда по мне постреливают, зовут значит.

У границы леса наёмник в пятнистом камуфляже с пулемётом. Задрав плюющийся огнём ствол, он истошно поливает меня свинцом. Удары приносят томительную боль, в глотке зреет пламя. Не сдерживаю его, отвечаю огнём на огонь — из объятого пламенем окопа меня настигает горячий свинец и крик сгорающего стрелка. Я не могу и не хочу взлетать — падаю в окоп. Всё замирает в темноте и тишине.

Снова я живой дракон, среди обугленной, догорающей земли. В меня стреляют, бросают гранаты, а я приближаюсь, умираю, возрождаюсь и сжигаю их.

В каком-то странном отрешении, не запоминая искорёженных лиц и предсмертных криков, я настигаю каждого бойца, несущего на себе хотя бы каплю золота, топлю в огне и оставляю расплавленное золото стекать по обугленной земле.

Запоминается мне только один испуганный наёмник. Они все уже бегут через горящий лес, но я возникаю на пути из дыма, и пламя забирает их. Наёмник этот не светится золотом, просто бежит, хочет спастись. Он спотыкается, катится кубарем и затравленно смотрит на меня испуганными глазами. Сознание моё будто выныривает из огненного тумана, на мгновение я почему-то становлюсь человеком и говорю:

— Вспоминай, где ты сохранился. Неужели тебе нечего вспомнить?

Он тут же исчезает, спасается, а я снова выпускаю дракона — золотые огни ещё мечутся по лесу, пытаются спастись.

В землянке проходит собрание. Через маленькое окошко-бойницу видно, как дымит почерневший лес. Надежда Петровна уже успела нам рассказать, что наёмники предлагали продать карьер за недорого, и только потом напали.

— Что-то надо сделать с Добрыниным, — говорит Лев Борисович.

— Убить? — предлагаю я.

Вместо ответа Надежда Петровна грустно смотрит на дым за окном.

— Хорошо, — говорю я. — Один выстрел издалека, никаких драконов и огня.

Надежда Петровна невесело кивает.

В темноте мы лежим на крыше кабака. Закрыв глаза, Жанна следит за перемещениями Добрынина по дому, я в прицел снайперки вижу освещённое занавешенное окно терема. Охранные заклинания Жанна уже обошла. На крыше под печную трубу замаскирована система активной защиты из Паблик Юниона — с ней Жанна возилась дольше, но всё же отключила.