— О, это совсем не больно. Даже позволяет использовать некоторые приятные возможности по доставке интимного развлекательного контента. С виртшлемом вы получите полный эффект погружения включая тактильные и обонятельные ощущения. Можно даже испытать впечатления противоположного пола.

— Нахрен! — не выдерживаю я. — Везите нас в гостиницу.

Переборка задвигается.

— Спокойнее, Игорь, — говорит Жанна, беря визон. — Просто таскай визон и отказывайся от гражданства.

— Они всегда так разводят?

— Единственный раз, когда я совалась в этот стерильный гадюшник, мне нужно было в гостиницу и потом обратно. Так что, увы, не в курсе.

Катер мягко приземляется и с шорохом распахивает двери. Снаружи, на первый взгляд, ничего не изменилось. Такие же серые бастионы лишённые окон. Перед ближайшим входом Жанна поднимает визон на уровень глаз и кивает на экран. Там пурпуром неоновой рекламы мерцает “Отель” и светятся жёлтым окна номеров. Стоит поднести визон к дверям, как створки тихо разъезжаются.

Внутри мертвенно бледный свет, белые стены и глазки камер по углам. Напротив входа двери четырёх лифтов. Справа за стойкой улыбается голограмма худощавого консьержа. На стене висит портрет добродушного толстяка — на круглом лице сияет широкая улыбка, внимательные глаза странно блестят. Портрет смотрит так, будто он принёс подарки, и теперь выясняет, кто себя хорошо вёл.

— Добро пожаловать в мой отель, — говорит Консьерж, отвлекая меня от созерцания толстяка. — Вам выделен 725 номер. Дверь открывается визонами. Приятно провести время!

Лифт и коридор — всё белое, и всё напичкано небольшими чёрными глазками камер видеонаблюдения. Уже в номере, при виде очередного объектива в углу, до меня доходит, что блестевшие глаза портрета это тоже видеокамеры.

— Игорь, загляни сюда! — кричит Жанна из ванной комнаты.

В противоположных углах комнаты висят камеры. Блин, тряпочкой завешивать их что ли? На камерах желтеют какие-то предупреждающие надписи. Залезаю на ванну, поглядеть ближе и читаю:

“Это устройство содержит встроенный модуль цензуры. Сертификат комиссии по нравственности номер 108756”.

Трындец у них тут. Хорошо, что я здесь всего на одну ночь.

Надеюсь.

Свет в комнате выключен, но камеры видят и в полной темноте, оттого мы с Жанной скрываемся под одеялом. Жарко и темно. Наши тела раскаляют воздух. Капли пота сбегают по рукам, по лицу. Я нависаю над Жанной, то опускаюсь к груди, то поднимаюсь к лицу. Ритм её дыхания всё чаще срывается. Уже скоро — я двигаюсь всё медленнее и закрываю глаза.

Я оказываюсь в пещере, глубоко под землёй. Темно, влажно и жарко, будто в тропиках. Под рукой каменные гладкие стены, покрытые буграми пульсирующих натёчностей. Двигаюсь вверх по наклонному извилистому тоннелю. Предчувствую — где-то там выход и свет. Замираю и срываюсь, соскальзываю по вздрагивающим теплым стенам.

Вдох, медленно и осторожно снова толкаю себя вперёд. Подбираюсь к тому же заветному месту. Снова срываюсь, сползаю, но с каждой попыткой — выход становится ближе. Это повторяется ещё и ещё, пока, наконец, я не замираю в наивысшей точке, неспособный даже сорваться. Белый огонь выхода летит на меня с неистовой скоростью. Его свет ослепляет, погружает в яркое блаженное небытие.

Снова я сохранился, как тогда в первый раз в гостинице. Открываю глаза. Темно, горячее дыхание Жанны, восстанавливает свой ритм. Сбрасываю одеяло и устало переворачиваюсь на спину. Воздух комнаты кажется ледяным. Не могу надышаться и улыбаюсь.

Просыпаюсь я тяжело — мозг словно отделился и болтается ссохшимся куском, тугой болью колотится о стенки черепа. В комнате светло, уже утро. Пытаюсь встать с кровати, в глазах темнеет. Падаю на пол.

Прихожу в себя на кровати. Значит, я умер и загрузил ночное сохранение… Тяжёлый отравленный воздух затекает в лёгкие, голова снова начинает болеть. Окно! Надо открыть окно. Рывком встаю, задержав дыхание, добегаю до окна. За ним до горизонта раскинулись желто-зелёные поля, на голубом небе плывут редкие облака. Там воздух.

Ручки нет. Разбить стекло?

Стул ломается о поверхность окна. Она покрывается трещинами, часть осколков показывает темно-красные поля и черно-синее небо. Здесь нет окон. В глазах темнеет.

Снова я на кровати. Переваливаюсь через пустую кровать, бегу к двери.

Лежу у раскрытой двери на полу, пытаюсь отдышаться. На паркете видны тонкие следы грязи — отпечатки тяжёлых военных ботинок.

Жанна?! Чёрт, она же умрёт! Подбегаю к кровати, задерживая вдох — пусто. Повинуясь идиотской мысли, заглядываю под кровать — конечно, там тоже пусто. Вдыхаю тяжёлый воздух, пофигу уже, очнусь ведь, если что. Бегаю по номер, ищу в душных комнатах, в ванной. Жанны нигде нет. Её визон лежит на столе, боты стоят возле кровати, на вешалке осталась куртка.

Всё ясно — следы ботинок, ядовитый газ. Нахожу свой визон, на нём: “Время 3:50. Предупреждение: вентиляция вашего номера переведена на замкнутый режим”. Закрываю это сообщение, включаю проветривание. Теперь можно закрыть дверь, сесть и подумать.

Кто-то запустил газ в номер, усыпил нас, забрал Жанну. Меня, либо хотели убить, или просто вырубили, наверняка знали, что я бессмертен. Надо глянуть камеры. Хотя, скорее всего, они окажутся сломаны.

Голограмма консьержа нахмуренно слушает мою историю. Говорит, что ночью охранная система ничего не заметила. Но можно посмотреть записи.

Показывает видео с камеры нашего номера. Три часа ночи, в комнате нет света, но у камеры инфракрасная подсветка — как днём, только чёрно-белое. Под этим светом одеяло даже чуточку просвечивается, показывая контуры наших с Жанной тел. Чувствую, как к лицу приливает кровь — всё, что мы вечером творили, укрывшись, оказывается, было видно. Консьерж невозмутимо мотает запись дальше. В три сорок пять она прерывается. В четыре — возобновляется, но на кровати уже только я.

Остальные записи оказываются также удалены. По времени вырезанных кусков можно проследить, во сколько и где были похитители.

Консьерж поднимает на меня глаза:

— Как видите, аккуратно удалено. Возможно, что это Крысы. Но, как правило, они просто стирают всё, до чего доберутся, так что это… — Консьерж запинается и продолжает уже чужим голосом: — ЦЕНЗУРА. — Потом снова запинается и уже своим голосом говорит: — Так что, вашу Жанну похитили люди… ЦЕНЗУРА.

Голограмма консьержа замирает, вытаращив на меня глаза. Через мгновение оживает и растерянно бормочет:

— Пройдите ко мне в комнату. Вправо по коридору, над дверью я зажгу светильник, — Консьерж указывает рукой.

Только я поворачиваюсь, глянуть в ту сторону, как там гаснет свет. Голограмма кивает, мол, так и надо.

В длинной полутьме белого коридора маячит далёкий светильник, слева от которого виднеется углубление дверного проёма. Белая дверь без ручки или замка. При моём приближении в двери что-то негромко щелкает, и она тихо отворяется внутрь.

В комнате темно, вдоль стен мерцают зелёными огнями чёрные саркофаги-капсулы. В крышке каждого ближе к краю поблескивает стекло, под которым смутно белеет закрытое чёрной маской-осьминогом лицо без бровей. Две капсулы с детьми и двое с взрослыми.

Лицо одного из взрослых вздрагивает. Маска съеживается и втягивается за грань стекла. Крышка капсулы с жужжанием поднимается, обнажая бледное худое тело мужчины. Он хватается дрожащей рукой за край капсулы, перекидывает себя на край. Мне кажется, что сейчас человек выпадет — делаю шаг чтобы поймать его. Но, мужчина, опираясь на руки, поднимает свой торс вертикально, садится и, чуть шатаясь, смотрит на меня. Белки его глаз покрыты алой сеточкой сосудов.

— Вашу подругу, — сипит человек, — вероятнее всего, похитили люди Тирана. Она заперта в Цитадели.

— Как туда попасть?

— В Цитадели всегда открыт главный вход для посетителей. Больше я ничего не знаю.

Человека трясёт, он устало опускается в капсулу. Крышка закрывается, с причмокиванием поглощая его. Под стеклом вспучивается чернильная масса, щупальцами опутывает бледное лицо, присасывается к нему.