Однако кровь, шумевшая в висках, отказывалась воспринимать тело Лиры Савен просто как объект эстетического наслаждения, так что Дайнэ отвернулся бы, если бы не боялся, что его сочтут идиотом.

Лира тем временем нажала на панель ещё несколько раз, и из стены выдвинулась лесенка, ведущая под самый потолок. Намэ ловко взобралась по ней и крикнула сверху:

— Подержите! Если буду падать с такой высоты — не успею раскрыть крылья.

Дайнэ послушно обхватил её за талию. Запах специй и цветов стал ещё сильней. Узкие бёдра Лиры замерли почти у самого его лица, а сама намэ принялась копаться в узкой щели где-то под потолком. Инаро терпел.

— Ага! — наконец воскликнула Лира. Под потолком что-то щёлкнуло. Вспыхнули искры.

На мгновение Дайнэ ослепил яркий свет, и только шестым чувством он ощутил, что Лира падает. На него.

Лестница зашелестела, задвигаясь обратно в стену. Аран-тал по-прежнему ничего не видел, зато отчётливо ощущал горячее тело намэ в своих руках, её бёдра, плотно прижатые к его животу, стук сердца — своего или чужого, он не знал.

— Фух, — выдохнула Лира и, оттолкнувшись от пола, встала. Провела ладонью по панели, и свет стал тускнеть. — Смотрите: слева направо — сделать ярче, справа налево — наоборот. У вас есть такие же шкафы, как у меня, и информационный блок. Показать?

— Не надо, — глухо ответил Дайнэ, одёргивая свою мантию, которая на взбунтовавшемся теле отказывалась лежать благородными складками.

— Хорошо, — намэ улыбалась, и когда Дайнэ посмотрел на неё, эта улыбка ослепила его пуще всяких светильников под потолком. — Тогда я приму душ и поднимусь наверх, хочу понаблюдать за небом в телескоп. За мной ходить не надо! — поспешно добавила она, заметив, что Дайнэ напрягся. — Спите. Обещаю, что возьму с собой плед.

Лира подхватила с кровати одежду и вышла за дверь.

Конечно, Дайне не послушался. Стоило Лире покинуть комнату, как он ощутил себя на удивление одиноко. В то время, как большинство крылатых находило лекарство от этой болезне в тепле и внимании единомышленников и братьев по храму, Дайне чувствовал себя отличным от остальных с тех пор, ак определился его жребий. Единственным, кто был готов выслушать его мысли на протяжении долгих лет оставался мастер Эрайе. Дайне знал, что Эрайе был одним из тех, кто закладывал прогармму его генокогда. Намэ признался в этом не сам — о таких вещах говорить не полагалось. Но в то время как остальные ученики храма учились танцам и пению, Дайне учили видеть и слушать. Он знал, что среди старших мастеров всё не так гладко, как принято показывать на фестивалях и мессах. То и дело в их разговорах проскальзывали упоминания некой «четвёртой касты», но стоило кому-то предложить обсуждить дело подробней, как все замолкали.

Дайне по-своему любил наставника и уважал. Эрайе смотрел на него с любовью и казалось один из всех в храме не считал мальчика чужим, не делал из него отверженного. Однако Эрайе сам был человеком скорее замкнутым, его чувства целиком выливались в картины, среди которых было много таких, какие не выставлялись на фестивалях — таких, где кровь и плоть мешались в единое месиво. Дайне привык к ним и не удивлялся, он даже жалел, что в искустве других художников храма нету этой откровенности и остроты. Но наблюдая за собратьями он так же чувствовал, что они не разделили бы его восторг.

Возможно поэтому Эрае всегда оставался осторожен и закрыт, его чувства могли проявляться только во взгляде, в осторожном прикосновении к плечу ученика… И Дайне учился вести себя так же. Отдавая учителю свои мысли, он оставлял при себе чувства. Отгороженность от остальных Крылатых стала для Дайне такой естественной, что он ощутил её только сейчас, когда снова остался один после нескольких минут общения с Лирой.

Лира вызывала у него всё больше противоречивых чувств. Сам факт её существования расстраивал его. И в то же время когда она находилась рядом щеки будто касалось тепло солнечного луча.

Когда она ушла солнце ушло за тучи и несмотря на яркий искуственный свет комната резко погрузилась в холод и сумерки.

Дайне прошёл по ней от стены раз. Ещё раз. Потом огляделся по сторонам в поисках предмета, который наме на её насесте был просто необходим. Наконец решил, что ей обязательно понадобится там кувшин воды. И торопливо захватив его на кухне поспешил наверх.

В течение нескольких следующих дней в летучей крепости мало что изменилось. Казалось, мы вообще никуда не летим, а просто кружим над землями Короны. Лира целыми днями смотрела в небеса. Я потихоньку начинал к ней привыкать.

Моя намэ была не так уж плоха — если не обращать внимания на то, что она отняла у меня мою жизнь. Она почти не звала меня ни к себе, ни наверх. Не отдавала приказов через таар и вообще никаких особенных требований ко мне не имела. Кроме одного: чтобы я не маячил у неё перед глазами.

Такое пренебрежение не радовало, но к нему, видимо, следовало привыкнуть. И я привыкал, пытаясь заставить себя радоваться тому, что выполнение моего предназначения занимает не так много времени, как я предполагал. Увы, успокоения эта мысль не приносила, потому что я без конца думал о том, что впереди меня не ждёт ничего, кроме бесконечно долгих лет у намэ за плечом.

В Короне Севера никогда — сколько хранила история воспоминаний — не было рабов. И всё-таки я был рабом Лиры.

Таких, как я, было немного: только верховный намэ, намэ трёх каст и наставники самых крупных храмов имели аран-тал. До сих пор мне не доводилось встречаться с такими, как я, но самих намэ я иногда видел издалека. Все они были прекрасны, холодны и недосягаемы — как божества. Мой собственный наставник тоже был намэ, и мало отличался от остальных. Наверное, мне следовало радоваться тому, что моя намэ не так высокомерна, как они. Но и эта мысль не утешала. Напротив, попытки Лиры завести разговор или нарушить инструкции приводили к реакциям, которых я сам от себя не ждал ещё неделю назад.

Несколько раз за время, проведённое в небе, я просил разрешения размять крылья. Это было неправильно — намэ нельзя оставлять одну. Но меня тренировали в привычке к повышенным физическим нагрузкам, и заключение в четырёх стенах давило и ослабляло организм.

Несколько раз я брался слушать запись, которую дала Лира, и пытался понять, что за мелодия звучит в ушах. Я её не узнавал — хотя в своей жизни слышал множество мелодий, сложенных талах-ир за последние века.

Флейта всё так же лежала на полу у стены. К счастью, в свой единственный визит в мою спальню Лира не заметила, как я обошёлся с её подарком.

На третий день мне стало стыдно, и я подобрал инструмент. Какое-то время стоял, покручивая его в руках, а потом ни с того ни с сего захотел наиграть мелодию, которую подарил мне кристалл.

Поднёс флейту к губам и попытался повторить первые ноты, но поддерживать ритм удавалось с трудом, и я быстро отказался от этой идеи, однако уже через час, сделав обход крепости, снова к ней вернулся.

Она не давала покоя все следующие дни, и хотя играл я по-прежнему плохо, постепенно мне стал поддаваться этот чарующий мотив.

Как-то, закончив свои бесполезные эксперименты, я вышел в общую залу, намереваясь сделать тонизирующий напиток. К распорядку Лиры я уже успел привыкнуть — обычно в это время она читала, а ужинать должна была выйти только через пару часов. И потому меня застали врасплох звуки голосов, доносившиеся из-за её дверей.

Один, незнакомый, говорил о звёздах. И… о даэвах. Я нахмурился и подумал, что мне, скорее всего, не стоит слышать этот разговор, но заставить себя уйти не смог.

— Шесть сотен лет назад народ даэвов причалил к южному берегу Ойкумены на девяти кораблях.

— Это я знаю, — отвечала Лира устало, — какой силой они владеют, вот что я хочу понять?

— Даэвы не знают ни галакристаллов, ни даже огненного оружия наших предков. С самого начала мы решили, что это весьма примитивный и дикий народ.