Я работала день и ночь, пытаясь убежать от домашних проблем и заработать столько, чтобы можно было свалить из этой чертовой дыры. Заграница, елки зеленые!
Работа спасала, помогая забыться и отключиться от постоянных мыслей о будущем. «Что делать – разводиться или потерпеть еще, пока не получу паспорт? Терпеть насмешки свекрови, которая помогает с сыном, или послать всех наконец к чертовой матери?..» Голова пухла от проблем, которые росли, как снежный ком.
«Время лечит», – любила повторять моя бабушка. Прожив в Греции десять лет, я готова была с ней согласиться. К загулам мужа я постепенно привыкла. Просто что-то умерло внутри, заледенело. Когда получила паспорт, вздохнула с облегчением. Все-таки теперь я не русская иммигрантка, а гражданка Евросоюза. Правда, на моей зарплате это никак не отразилось. Я хваталась за любую работу, которая подворачивалась под руку.
Моей единственной отдушиной был сын, который унаследовал точеный профиль своего отца и его кудрявые, черные, как смоль, волосы. Когда Костасу исполнилось семь лет, я отдала его в танцевальную студию. Дома был грандиозный скандал.
– Ты что, педика из него сделать хочешь?! Совсем из ума выжила, pridurok?!
– Почему обязательно педика? Просто мальчика с хорошими манерами и музыкальным вкусом!
На заре нашего романа я сдуру научила мужа смачному русскому словцу, которое постепенно, в пылу жарких семейных споров, стало моим вторым именем. Честно признаться, я тоже особо не выбирала выражения. Устала быть примерной и послушной женой.
Окончив школу, победив в нескольких европейских турнирах, на которые я ездила как костюмерша, повар, массажистка и просто мама, сын танцы забросил. Он отказался поступать в университет и записался наемником в НАТОвский контингент на Балканах.
Я вернулась в Россию, с Грецией меня больше ничто не связывало. Муж давно ушел, женился на молодой, у них три девчонки. Бедный, пахать ему теперь до самой смерти, пока приданое в тройном размере не соберет…
* * *
– Мама, почему ты меня никогда не хвалила в детстве?
– Как не хвалила, доченька? Я тобой всегда гордилась, ты же у меня умница, красавица! Я в тебе никогда не сомневалась. Вот, у тебя теперь своя компания, рестораны, подчиненные тебя любят, о тебе в журналах пишут, ты же знаменитость! Все тобой восхищаются!
– Нет, мам, все не то… Мне так хотелось, чтобы именно ты мне сказала: «You’re the best!»…
Ангелина
Моя страсть к деньгам впервые проявилась в самом раннем детстве. Не очень понятно, откуда она вообще взялась: семья наша не бедствовала, мне и сестре покупали все, что нужно было детям нашего возраста. Папа зарабатывал неплохо, и родителям даже удавалось откладывать что-то на черный день.
Мама до сих пор любит рассказывать одну историю. У нас была большая деревянная копилка, и в нее несколько лет собирались металлические рубли. Когда копилка наполнилась до краев, решили ее торжественно вскрыть. Папа долго возился, а когда наконец открыл, копилка выскользнула из его рук и блестящие кружочки весело раскатились по всей комнате. Я бросилась на пол и стала вопить: «Мое, мое!» Родители сначала посмеялись, но когда я стала рыдать и кричать: «Не трогай, не трогай, мое, мое!», не на шутку испугались. Мне было два или три годика, реакции моей никто не понял, но, конечно, постарались, как могли, успокоить, насыпав полные карманы тяжелых монет.
Мама хорошо шила, старалась на каждый праздник придумать что-нибудь оригинальное, модненькое. Она как-то смастерила нам по шубке из искусственного меха, который купила у местного барыги за бешеные деньги. Мне досталась синяя, а сестре – красная. Я ей жутко завидовала. Красный – мой любимый цвет.
Когда родители жили в Германии, мама умудрялась заработать себе на шпильки и булавки, обшивая генеральских жен. Наверное, способность делать конфетки из ничего передалась мне именно от нее.
После возвращения в Союз мамина карьера быстро пошла в гору, от мастера она доросла до директора комбината бытовых услуг. А потом неожиданно для нас всех стала депутатом – сначала районного совета, а потом и городского. Рано утром за ней приезжала служебная машина – и все, до поздней ночи мы маму не видели. А папа наш, наоборот, стал каким-то домашним, хозяйственным. Рано утром ходил на базар, потом хлопотал на кухне, готовя нам завтрак. Работал он в суворовском училище, преподавал физику и математику. Он часто приглашал нас с сестрой на праздничные мероприятия и рассказывал, какие хорошие ребята у него учатся. Мы фыркали: не очень-то и нужны нам были его прыщавые суворовцы.
В классе восьмом я начала прифарцовывать шмотками, которые привозил из Москвы Ленька-Дрын. Меня долго проверяли, не хотели связываться с дочкой депутатши. Сначала давали на продажу только пластиковые пакеты с логотипами сигарет – по рублю за штуку. Потом мохеровые шарфы. А там «дослужилась» и до джинсов. В десятом классе я сама стала ездить в столицу за товаром. Пару раз ловили менты, но, получив красненькую с портретом Ильича, быстро отпускали.
После окончания школы я твердо знала только одно: пофиг, чем заниматься, главное – чтобы было много денег. Я хотела красивой жизни, хотела купить машину – свою, личную. В Москву хотела переехать. Но для столичной жизни денег, полученных от фарцовки, было маловато. Начала челночить в Польшу, Турцию. Открыла свою палатку на нашем рынке.
Мать моим успехам не радовалась, все время пилила, чтобы я в институт поступила. А мне хотелось стать актрисой! Однажды в Москве я попала на «квартирник» Макаревича, там столько знаменитостей было! И весь вечер я не могла оторвать глаз от Тамары Дубич. Она казалась мне девушкой из прошлого века, случайно перелетевшей к нам на машине времени. Взгляд у нее был какой-то растерянный, говорила она очень тихим голосом, не курила, в отличие от всех остальных. Сидела себе тихо в уголочке, наблюдала за происходящим как-то отстраненно, через какой-то невидимый, полунепроницаемый барьер…
* * *
– Ты чего, дочь, серьезно? Актрисой? А ты знаешь, сколько актрис выпускают московские вузы и училища каждый год? А скольких ты видишь на экране? И куда деваются остальные – никогда не интересовалась?
– Мам, ну зачем сразу о плохом? Может быть, я буду талантливой актрисой? Ты же сама меня всегда артисткой называла!
– Ангелина Сыромятникова – талантливая актриса! Да ты дальше отдела кадров не пройдешь с такой фамилией!
История нашей фамилии была притчей во языцех. Когда мама, в девичестве Вольская, выходила замуж за отца, она категорически не хотела брать его фамилию. Но он пригрозил, что бросится с моста, если она не передумает. Мама любила его безумно, пришлось, поплакав немного, стать Сыромятниковой. Все мое школьное детство я проклинала слабовольную мамашу, которая из-за дурацкой влюбленности не сохранила свою красивую фамилию. А тут еще и дурацкое имя – в честь отцовой бабушки: она его вырастила, и он обещал назвать свою дочку именно Ангелиной. Меня всегда мучила эта несправедливость: почему свою старшую дочь он назвал Светланой, а мне, младшей, торжественно доверил нести бабушкино имя?!
Как бы там ни было, из театрального документы я забрала и отнесла в педагогический. На заочное. Мне нужен был только диплом, а свой рыночный бизнес я сворачивать не собиралась.
К моменту окончания института у меня уже было несколько магазинов. За товаром я ездить давно перестала: наладила поставки напрямую с фабрики. Растаможкой занимался папа, который ушел из своего суворовского – устал получать копейки, несмотря на стаж и погоны. А бухгалтерией заведовала сестра.
В какой-то момент мне стало скучно. Денег было столько, что я уже не знала, что с ними делать. Мне еще не исполнилось и тридцати, а у меня уже была квартира в Москве на Маяковке, «мерседес» – красный, конечно же… Я объездила всю Европу, пожила в Италии, выучила язык.
Когда вернулась в Россию, поняла, что все изменилось. Деньги сами по себе уже ничего не значили. Все вокруг говорили об успехе. К нуворишам относились с легким презрением, особенно в Москве.
