«Впрочем…» — неожиданно понял я. — «Только Менгску. Стоит войне между людьми и протоссами начаться всерьез, рассказанные мной секреты стали бы известны людским правителям в тот же миг».

Когда я дернулся, чтобы встать, Салли, больше инстинктивно, чем осознанно, попыталась меня удержать, но я раздраженно дернул плечами, грубо сбрасывая ее руку.

Она затащила меня в какое-то здание, судя по огромному залу с длинными белыми стеллажами, с коммуникаторами, компьютерами и прочей электроникой — какой-то крупный магазин. Оглядевшись по сторонам, я зашагал к виднеющемуся вдали здоровенному пролому в стене: изломанный, деформированный столкновением истребитель незнакомой мне модели застыл посередине торгового зала, пропахав широкую дорожку в стеллажах.

Дождь уже кончился. Тяжелые черные тучи, застилавшие небо еще полчаса назад, растаяли, будто их и вовсе не было. Вообще удивительно, как дождь умудрился продлиться так долго — Геттисберг находился в степной зоне, и летние затяжные дожди ему были совсем несвойственны.

Впрочем, лучше бы был дождь. Пожары, не сдерживаемые более льющимися сверху потоками воды, уничтожали город едва ли не с той же эффективностью, с какой это делали три разных цивилизации, сошедшиеся в смертельной схватке. Столбы дыма становились все гуще, превращаясь в сплошную, колыхающуюся черную стену, пополняемые все новыми и новыми точками возгорания, и не было сомнений: еще пара часов и солнце, сейчас ярко освещающее умирающую столицу, вновь скроется, на сей раз — за тяжелым удушающим дымом пополам с пеплом.

Если ты бьешь, то получаешь удар в ответ. Ангус Менгск захотел независимости — удар Конфедерации стоил ему жизни. Арктур хотел мести — и его родной дом превратился в безжизненный ад. Он не смирился — и медленный, ядовитый газ революции заструился по межзвездной стране, проникая в каждый дом, каждую семью и организацию: взрывы, политические убийства, выведенные деньги и тысячи, десятки тысяч парней и девчонок, верящих и умирающих за свою веру… с обеих сторон.

Заставлял ли кто-то конфедератов пытаться создать из странной органической формы жизни, встреченной, как они думали, случайно, новое оружие?.. Стоял ли за их плечом классический черт, нашептывая им идею отдать две планеты на растерзание монстрам? Приставил ли кто-то револьвер к виску Арктура, угрозой жизни вынуждая заключить сделку с дьяволом, избавившись от врагов чужими руками? Подначивал ли, уговаривал ли, соблазнял ли принести три миллиарда жизней на алтарь своей мести и жажды власти? Или, может, это не человек по имени Арктур Менгск отдал приказ атаковать протоссов, пытающихся помочь?

Я много раз слышал фразу: «насилие порождает насилие». Человечество застряло в этом замкнутом круге, бесконечной эскалации, доходящей до пика — и останавливающейся только тогда, когда воевать было уже некому, не за что… нечем и не на что. Все стихало, утоливший свой вечный голод дух войны прятался обратно в человеческие души, таился по темным углам сознания, чтобы вновь напомнить о себе чуть позже — когда позабудутся ужасы прошлого.

То, что я вижу сейчас перед собой: агонизирующий город, черный дым, текущий из зияющих красным ран, кровь и трупы на улицах, вспышки в небесах и тяжкий грохот ракетных разрывов, трассеры зенитных орудий — естественный, закономерный итог человеческой истории. Они приходили к этому результату снова и снова: когда штурмовали Трою; когда было произнесено историческое «Карфаген должен быть разрушен!»; когда варвары брали штурмом Рим, сжигая его дотла, убивая, грабя и насилуя, уничтожая искусство и культуру, отбрасывая свой вид на столетия назад… И много, много раз после: во времена Крестовых Походов, войн, длящихся столетия, сжигая самих себя в окопах Первой Мировой и концлагерях Второй.

Таковы люди. Они умеют любить, но ненавидеть получается у них гораздо лучше. Они умеют быть верными, но предательств, обманов и подлостей у них почему-то припасено намного больше. Они умеют радоваться и ценить жизнь, но по какой-то причине большая часть того, что рождают их разум и руки, немедленно приспосабливается к убийству себе подобных и только потом, может быть, ему находят мирное применение.

Я всегда это знал — но предпочитал не замечать, отворачиваться от неприглядной истины: видеть хорошее, отводить взгляд от плохого, надеяться на лучшее. Слишком долго.

Не надо пытаться спасти человечество — они уже взрослые. Если ребенок сует пальцы в розетку, его надо спасти и дать по рукам, сделав суровый выговор. Но если малыш уже вырос, но все еще тянет руки куда не следует — ему нужно дать то, чего он хочет. Пусть его бьет электричеством, пусть! Может быть, если выживет, он, наконец, запомнит, что есть вещи, которые делать нельзя никогда и ни при каких обстоятельствах.

Как говорил в таких случаях Джим, сажая очередного буйного подростка в карцер: «если не доходит через голову, дойдет через жопу».

Если людям так нравится убивать друг друга, кто я такой, чтобы им мешать в этом деле?

Уж точно не один из них…

— Саша… — тихо сказала Салли, все это время простоявшая за моим плечом безмолвной преданной тенью.

Иметь друга-телепата — одновременно хорошо и плохо. Хорошо — потому что не приходится ничего объяснять, потому что тебя поймут без неуклюжих человеческих слов, мимики и жестов. Плохо — потому что некоторые вещи не хочется показывать никому, даже лучшей подруге, почти сестре, самому близкому существу во Вселенной — в конце концов Салли была и навсегда останется единственной, кому я рассказал всю правду о себе совершенно добровольно.

— Не надо, родная, — тихо, но твердо ответил я вслух на невысказанные слова. В последний раз в своей жизни — вслух. — Моя вера имеет пределы. У моего терпения есть границы. Мое желание помочь не столь велико, чтобы прощать бесконечно. И сегодня человечество превысило все пределы, нарушило все границы, натворило слишком много, чтобы я мог это простить.

Я закрыл свои огромные, на пол-лица, глаза, сияющие изнутри ровным голубым светом. Сжал четыре пальца в правом кулаке с двумя противостоящими пальцами — изо всех сил, так, чтобы заскрипел, надсадно заскрежетал металл брони. Переступил с одной трехсуставчатой «как-у-кузнечика» ноги на другую. Наплевав на рекомендации медицинских систем доспеха, раскрылся миру, выпуская на свободу ровное сияние Дара, одновременно охватывая внимание больше тридцати трех тысяч кубических метров пространства, так полно и четко, как никогда не смогут люди. Мой народ (мой единственный народ!), называл это «зоной присутствия».

Хотелось что-то сказать. Что-нибудь злое, обиженное, как-то выразить боль старой потери, которую я осознал только сейчас. Низко зашипеть, показывая свою ярость, ударить Даром по стенам, складывая здание внутрь, спрыгнуть вниз и броситься в схватку, бессмысленную и ничего не меняющую, но которая позволит хоть как-то избавиться от мысли, что я, дитя двух цивилизаций, только что убил в себе одну из них.

Я даже открыл рот, набрал было воздуха, чтобы сделать какую-нибудь глупость… но неловкое объятие, две руки, обхватившие грудь и стройное тело, прижавшееся к спине заставили меня шумно выпустить воздух и сказать совсем другое:

— Давай вернемся домой…

— "Королева", это "Смертник". Мы на позиции.

Сара отвела взгляд от голопроектора, отображающего интерактивную карту города в реальном времени, светящуюся разными цветами в зависимости от контролирующей район стороны конфликта.

Протоссы слишком быстро сообразили, что происходит. "Армия Мертвых" успела уничтожить всего несколько небольших отрядов долговязых до момента, когда те начали сливаться в группы побольше. Еще примерно столько же — в процессе этого перестроения.

А вот после… Всего протоссов осталось четыре отряда. Они распределились вокруг главной базы телепатов и действовать стали куда осмотрительнее. Наибольшие неприятности вызывала наконец отстроенная телепортационная сеть: странные сооружения с огромным кристаллом — Пилоны, и точно такой же кристалл, только с приделанными двигателями — Призма Искажения. Да, иногда удавалось подловить протоссов в момент материализации, изрешетив пулями до установки защитного поля, но ее враги были кем угодно, но только не идиотами — телепортация производилась под прикрытием бронетехники либо зданий, в соседнем переулке, до которого просто не успеваешь добежать или на большой высоте…