— Что ты здесь делаешь? — удивился халач-виника.
— Хочу в последний раз взглянуть на великого правителя Ушмаля, перед тем как его принесут в жертву богам.
Нахмурил брови Тутуль-Шив, недобро взглянув на незваного гостя. Сначала он хотел проучить наглую птицу, но передумал:
— Все мои недруги давно повержены, мое войско самое сильное в Землях фазана и оленя. Что же может мне угрожать?
— Много бед ждет тебя, великий халач-виника, — сказал орел. — Враги тебя окружают, не друзья, сеют повсюду смуту, смерти твоей желают.
— Откуда тебе это известно?
— Долго кружу я над Страной низких холмов, многое примечаю…
— Вот бы и мне крылья, как у тебя, чтобы убедиться в твоей правоте.
— Свари снадобье из растертого глаза попугая со щепоткой травы, из амулета, что у тебя на груди, и выпей его. — С этими словами орел исчез.
Наутро Тутуль-Шив и вправду обнаружил в амулете Кукульцина желтоватый порошок. Немного поразмыслив, он решил воспользоваться советом таинственного гостя из своего сна. И вот уже которую ночь его преследовали странные видения, будто бы он, превратившись в попугая, летал над своими владениями, осматривая границы государства. Сны были настолько правдоподобными, что, пролетая над какой-нибудь деревушкой, он мог наблюдать, как у себя во дворе крестьянин приносит в жертву богам индюшку. Халач-виника мог даже слышать, как крестьянин просил у богов прохладного дня и защиты от своей сварливой жены, так как ахмен, прибывший к ним из Ушмаля, объявил завтрашний кин последним в сборе маиса, а из-за болезни жены и стоявшего все это время зноя они не успели убрать и половины урожая.
Вроде бы обычное утро простолюдина, и все же эти сны пугали халач-виника. Предыдущей ночью, уже в привычном для себя облике попугая, Тутуль-Шив стал свидетелем того, как в деревне в честь рождения наследника в семье чиновника местный театральный деятель ах-куч-цуб-лаль руководил представлением широкоизвестной драмы «Рабиналь-Ачи», в которой повествовалось о подвигах одного воина, суде над ним и принесении в жертву. И всегда готовые к развлечениям простолюдины набились в общинный дом пополь-на, чтобы посмотреть, как счастливый отец играет главного героя этой театральной постановки. Он уже хотел было повернуть домой, как вдруг откуда-то сверху до него донесся шум крыльев, рассекающих полотно ночного неба. Не успел Тутуль-Шив опомниться, как выросшая из темноты крылатая тень одним ударом сбила его на землю, еще не остывшую от дневного зноя. Оглушенный и беспомощный, зажатый в тиски сильных когтистых лап, теряя сознание, он ожидал скорой гибели. Еще через мгновение, которое поверженному Тутуль-Шиву показалось вечностью, до его помутившегося сознания донесся нарастающий грозный клекот, давление лап на его шее ослабло и он наконец вздохнул полной грудью. Придя в себя, халач-виника увидел, как две птицы — сова и орел — сошлись в смертельной схватке, кувыркаясь по земле или продолжая свой кровавый поединок в воздухе. Орел брал верх, изловчившись, он нанес сильный удар клювом в совиную голову. Тутуль-Шив увидел, как брызнула ее кровь. Издав полный отчаяния и боли крик, сова скользнула в ночь, и только в бледном свете восходящей луны еще можно было различить ее быстро удаляющийся силуэт. Орел и вовсе исчез, а когда Тутуль-Шив в холодном поту проснулся на своем ложе, то обнаружил на шее кровавые следы когтистой лапы.
Этой ночью к нему прилетел тот самый орел. Прячась в листве дерева рамон, халач-виника с любопытством наблюдал, как под кроной один его батаб, воровато поглядывая по сторонам, закапывал сосуд с драгоценностями. Еще раз убедившись, что за ним никто не следит, сановник, соблюдая предосторожности ночного вора, направился к себе в дом.
— Хочешь узнать, откуда у Тумуль Кин Йоки это богатство? — вдруг услышал халач-виника позади себя чей-то голос.
От неожиданности Тутуль-Шив пошатнулся. Он даже забыл, что умеет летать, и чуть было не сорвался с дерева. И обязательно бы упал, но перед самым своим падением почувствовал, как чье-то заботливое участие удержало его на ветви. Ни живой ни мертвый от страха он обернулся. Рядом с ним сидел орел, который спас ему жизнь прошлой ночью.
— Лети за мной, и ты увидишь, как верно служат тебе твои подданные, — без лишних объяснений сказал он и взмыл в небо. Вновь обретя возможность летать, недолго думая, халач-виника устремился за большекрылой птицей. Их путь лежал на запад. По-прежнему в небе светила яркая луна, и, купаясь в океане ее серебристого света, Тутуль-Шив мог наблюдать за тем, как по мере их удаления от столицы страны Пуук «Страна низких холмов» постепенно утрачивала свой привычный ландшафт. Вскоре под ними простиралось бесконечное море сельвы. Иногда, словно по волшебству, лунный свет, вдруг пробиваясь сквозь сросшиеся кроны, выхватывал из непроглядной темени часть мощеной дороги сакбеооб, упрямо бегущей под ними в непроходимых джунглях нескончаемой серебристой тетивой. Халач-виника узнал эту дорогу, ах пполок ёки часто упоминали ее в своих рассказах. Все важные магистрали, одной из которых и являлась эта трасса, были политы раствором извести, и в лунную ночь любой странник, застигнутый ночью в дороге, мог без особого труда отыскать такую сакбеооб в джунглях. Через непроходимые леса и горные перевалы она вела далеко на северо-запад и дальше на север, в страну, из которой в земли народа майя ворвались воины безжалостного Кецалькоатля, сметая все на своем пути, словно разрушительной силы ураган. Неожиданно паривший впереди орел сложил крылья и камнем бросился вниз. На мгновенье из черного моря джунглей вновь проступила дорога, на которой Тутуль-Шив увидел бегущего человека. Именно на него охотилась грозная птица: вскоре внизу послышался его приглушенный крик. Взметнулась стайка попугаев. А в кронах высоких деревьев встрепенулась и с криками рассыпалась стая обезьян. Халач-виника не видел, что именно случилось с этим человеком, — на этом участке сельва вновь накрыла дорогу непроницаемым черным покрывалом листвы, из которого сейчас же вынырнул орел.
— Скоро будем на месте, я вижу свет костров, — сообщил он вскоре после этого, — нам нужно укрыться в тени деревьев, люди не должны нас видеть.
И действительно, далеко перед собой халач-виника увидел охваченную неровным свечением огненную змею, которая тянулась до самого горизонта, повторяя очертание прямой, словно стрела, сакбеооб. В нескольких десятках шагов от ее «головы», будто бросая вызов ночи, мерцал маленький островок света, к нему и направились две птицы. Бесшумно пролетая над кронами деревьев, сокол и попугай незаметно приблизились к биваку. Надежно скрытые от постороннего взгляда ночью и листвой, они, не опасаясь быть обнаруженными, наблюдали за лагерем. У костра сидело около десяти человек. По четким, слаженным действиям людей, их шлемам в виде голов животных и грозно свисающим с кожаных поясов дубинкам Тутуль-Шив понял, что перед ними боевая охрана. О чем-то перешептываясь между собой, воины напряженно всматривались туда, где плотное муаровое кольцо ночи обступило дорогу. Вскоре послышались чьи-то шаги, и бойцы, вскочив с мест, рассредоточились в прилегающих к дороге кустах. Сгибаясь под тяжестью своей ноши, на освещенное костром место вышли еще два воина. Под руки они волокли человека, в котором халач-виника признал «бегуна», недавно атакованного своим пернатым спутником. Лицо несчастного было залито кровью. Увидев своих товарищей, ратники вышли из укрытий. Не успели они привести в чувство раненого, как с противоположной стороны появился невысокий человек. Тутуль-Шив обомлел, в свете костра он узнал Ош-гуля. По истечении пятнадцати тун он почти не изменился, только лицо его стало еще более уродливым из-за тяжелой, покрытой струпьями раны вдоль всей левой щеки. Рана задевала глаз, оттягивая вниз нижнее веко, и придавала взгляду свирепости.
— Говори, — приказал он гонцу.
— Мой повелитель, — распластался ниц перед карликом посыльный, — батаб Тумуль Кин Йоки готов выступить со своими людьми против халач-виника Ушмаля.
