Начало правления Тутуль-Шива омрачила смерть молодой жены. Оплакав кончину Иш-Цив-нен и их нерожденного сына, молодой халач-виника с головой погрузился в дела государственные, и вскоре все, что прежде говорил ему мудрый чилам, показалось не важным, груз повседневных забот похоронил под собой рассказы о желтых и черных магах. Да и существовали ли они вовсе? Воспоминания детства по прошествии стольких лет казались неправдоподобными, война магов — вымыслом, а ее герои — сказочными персонажами. И все же главный храм в Ушмале стал носить имя бога Чаака, это все, что мог сделать Тутуль-Шив в память о своем учителе. Недовольные столь стремительными переменами подданные были жестоко наказаны, а сомневающиеся, если таковые имелись, пересмотрели свою точку зрения после сильнейших наводнений, в течение двух лет затоплявших страну Пуук. По всей стране ахмены под угрозой голода убеждали крестьян поклоняться новому божеству. И только после того, как халач-виника пошел на отчаянный шаг, принеся в жертву кровь из своей крайней плоти, бог Чаак наконец сменил гнев на милость. Небывалые для этих мест ливни закончились, и потоки мутных вод, размывающие поля и уничтожающие посевы, отступили, унося с собой лишения и крамольные настроения подданных великого человека города Ушмаль…

Взвесив все «за» и «против», Тутуль-Шив наконец принял решение. Он плотно закрыл амулет и спрятал у себя на груди. Подчиняясь его воле, очаровательные танцовщицы оставили халач-виника в одиночестве. Голосом, привыкшим повелевать, он произнес:

— Стража!

Тотчас вошли четыре гвардейца.

— Мою личную охрану сюда, саженец какао и «лесных муравьев». Мы желаем прогуляться!

Через минуту все было готово, и улицы города огласили звуки витых раковин, оповещая жителей столицы о движении царского кортежа. Впереди шли воины, их тела покрывали шкуры ягуаров, а головы защищали шлемы в виде головы этого царственного зверя — знака гвардии халач-виника. В центре на носилках из ценной породы дерева, инкрустированных драгоценными камнями, жемчугом и перламутровыми ракушками, восседал сам халач-виника. Замыкал шествие отряд лучников. Вся эта процессия направилась к каменному дворцу батаба Тумуль Кин Йоки, того самого, что сегодня приснился Тутуль-Шиву. Этот батаб был на хорошем счету у правителя Ушмаля. Неприметный, немногословный, сдержанный, исполнительный, он снискал репутацию опытного воина и искушенного чиновника. Его дворец величиной и богатством не уступал жилищам других важных особ, и все же вся эта роскошь была только необходимой мерой, связанной с положением в обществе, а вовсе не демонстрацией своего богатства. Появление у себя в доме царственной особы смутило видавшего виды батаба. Он мог лишь гадать, что это сулило. Кажется, халач-виника остался доволен впечатлением, которое произвел на чиновника его приход. Он распорядился опустить носилки. Под ноги грозного халач-виника легли плащи из шкур ягуара. Еще не веря, что к нему прибыл сам правитель страны Пуук, Тумуль Кин Йоки пал ниц.

— О всемогущий, мудрейший и справедливейший Ах-Суйток-Тутуль-Шив! Ваше могущество сравнимо лишь с богами, покровительствующими стране Пуук благодаря вашим неустанным молитвам!

— Встань, благородный Тумуль Кин Йоки, наш преданный батаб. Именно для торжества справедливости прибыли мы в твою гостеприимную обитель. — Тутуль-Шив заметил, как при этих словах дрогнуло веко единственного глаза Кин Йоки. — Верой и правдой ты служил моему отцу, не раз на поле брани доказывал свою преданность. Мы считаем, что недостаточно выказывали тебе нашу милость, и для того, чтобы покончить с этой несправедливостью, мы дарим этот саженец какао.

Слуги халач-виника вынесли куст ошарашенному батабу.

— Вашей щедрости нет границ…

— Подожди благодарить, — перебил Тутуль-Шив. — Позволь нам самим выбрать знак твоей признательности.

— Все, что пожелает великий Ах-Суйток-Тутуль-Шив.

Халач-виника оглядел постройки. Двор был копией того, что он видел во сне. Вот и то дерево, под которым…

Впрочем, сейчас все выяснится.

— Взамен нашего куста мы хотим забрать вот этот рамон. Пусть на нашем столе его плоды напоминают о нынешнем дне.

— Конечно, мой повелитель, но вы могли бы выбрать что-нибудь другое. То, что в полной мере соответствует вашей царственной особе, — голос Кин Йоки дрожал от волнения.

— Мне принадлежит твоя жизнь, а вместо этого я выбрал лишь дерево. Чем не царственный выбор?

Тутуль-Шив зашел в тень рамона и показал слугам, где нужно копать. Свежевырытая земля легко поддавалась, и вскоре халач-винику принесли сосуд с драгоценностями, в нем находилось и послание к Тумуль Кин Йоки, в котором указывался день, когда к Ушмалю подойдут войска Ош-гуля. Этот кин благодаря мятежному батабу должен был стать последним в правлении династии Шив. Тутуль-Шив молча прочел документ. Лицо его окаменело.

— Что ж, — словно продолжая оборвавшийся разговор, сказал он. — Возможно, ты и прав — я заберу то, что по праву мне принадлежит. Взять его!

— Это ничего не изменит. Ты обречен, Тутуль-Шив, — Кин Йоки преобразился. Его глаз пылал гневом, жилы налились, еще мгновение — и, казалось, он вырвется из цепких рук гвардейцев, чтобы опрокинуть ненавистного правителя. — Кецалькоатль не простит твоего отступничества!

— Тебе не суждено это увидеть, Тумуль Кин Йоки, я не принесу тебя в жертву богам, поэтому ты вечно будешь погребен во тьму! — И, обращаясь к солдатам, приказал:

— Заткните ему глотку!

Солдаты привязали батаба к дереву и вставили ему в рот полый ствол бамбука, второй его край они опустили в глиняный сосуд с «лесными муравьями», края которого плотно залепили глиной. Лицо Тумуль Кин Йоки перекосилось от ужаса.

— Ты знаешь, что это такое. Маленькие пожиратели трупов выедят тебя изнутри, ты будешь неинтересен богам, твоя кровь им уже будет не нужна, — мстительно произнес Тутуль-Шив. Он положил горящие угли под сосуд. С первыми стонами несчастного носилки халач-виника покинули дворец мятежного батаба.

Окрасив горизонт кровавыми полосами раздавленных облаков, солнце клонилось к западу, когда к столпившемуся у пирамиды народу в окружении жрецов из храма Чаака вышел сам правитель Ушмаля. Лицо его было бледным, как лицо раба с въевшейся в кожу известью. Собравшиеся на главной площади государства подданные знали, скольких сил стоил их повелителю каждый шаг. Первым из тени храма вышел чилам Игуаль Син Тамин, словно самую дорогую святыню, нес он перед собой жертвенный сосуд, наполненный полосками бумаги, пропитанной кровью крайней плоти Ах-Суйток-Тутуль-Шива. Народ возбужденно загудел. Нечасто увидишь, как наместник бога на земле приносит в жертву свою кровь. «Видимо, для государства настали трудные времена, если жрецы решили пойти на это», — шептались в толпе. Люди не понимали, что же могло произойти, чем так обеспокоены жрецы и халач-виника? Прошли те времена, когда народу шив угрожали враги, не было по соседству со Страной низких холмов столь могущественного и сильного государства, чтобы в одиночку одержать победу над гордым Ушмалем! Закрома крестьян и общественных амбаров были переполнены. Ничто не предвещало смуты. Правда, поговаривали, что сегодня утром был казнен батаб Тумуль Кин Йоки, но причина этой казни оставалось тайной. Лишь очень близкие к халач-виника люди знали о готовящемся бунте, о том, что других батабов-предателей кто-то успел предупредить и что многим из них удалось скрыться, что самые быстрые гонцы, превозмогая усталость, несут эстафету по дорогам Страны низких холмов к городам-вассалам Кабаху, Сайи, Шлабпаку и Лабна с повелением их владыки о немедленной мобилизации. С замиранием сердца народ Ушмаля ждал, что скажет правитель.