Гурковский проснулся от собственного крика. Присел на кровати с круглыми от ужаса глазами. Испуганно таращась в темные углы спальни, убедился, что там никого нет. «Значит, всего лишь ночной кошмар», — с облегчением подумал он.

— Уф, — осторожно, словно боясь потревожить призрачную тень своего сна, выдохнул Гурковский, вытерев со лба липкую испарину. Он еще с минуту всматривался в настороженную темноту дверного проема, прислушивался к звенящей тишине ночи. От напряжения и все еще не проходящего страха зашумело в голове. Снова и снова Гурковскому казалось, что откуда-то из смутных глубин комнаты доносится зловещий шепот.

— Сережа, что-нибудь случилось? — промурлыкал сонный женский голос.

Гурковский вздрогнул. Обернувшись, посмотрел на свою молодую супругу. Соскользнувший шелк простыни обнажил ее гибкий стан.

— Ничего особенного. Спи, дорогая, — тепло отозвался Гурковский, любуясь упругой молочной грудью с бутонами розовых набухших сосков. Томно потянувшись, женщина повернулась на другой бок, прикрыв свои прелести. Вид беззаботно спящей жены немного успокоил Сергея. Леденящий шепот, живущий где-то в черном холоде углов, уже уполз в трещины плинтуса, забрав с собой остатки сна. Гурковский тяжело вздохнул, нехотя спустил с кровати непослушные со сна, будто набитые ватой ноги, и, пошарив ступнями по холодному полу, нашел тапочки. Вяло подумал, что бы такого выпить — снотворного или сто грамм «Пшеничной». Шаркая по натертому паркету, Гурковский побрел в кухню.

Там в самом темном углу под столом кот, изогнув спину дугой и распушив хвост, грозно шипел, пугая невидимого врага. Увидев хозяина, кот, мурлыча, подбежал к Гурковскому, стал путаться у него в ногах. Сергей протянул руку к выключателю. Едкий желтый свет голой электрической лампочки под самым потолком больно резанул глаза. «Вот глупое животное», — раздраженно подумал Гурковский, отстраняя ногой назойливого кота.

«Что же он мне сказал? — силясь вспомнить свой сон, Сергей сжимал в руке запотевшую рюмку. — «Акбаль»?

Или нет?» Запрокинув голову, он ощутил, как сперва холодным вязким ручейком водка проникла в его желудок, а затем разлилась приятным теплом по всему телу. Он постоял еще с минуту, наслаждаясь тем, как вместе с пришедшей легкостью растворялись все его ночные волнения. Чтобы закрепить успех, Гурковский снова нацелился горлышком бутылки в граненую юбочку рюмки, но вдруг в сознании всплыла эта жуткая раскрашенная рожа с великолепной тиарой из перьев кацаля на голове.

«Откуда же я это знаю? — рука Гурковского застыла над рюмкой. — Что убранство на голове краснорожего урода сплетено из перьев птицы кацаль. Но ведь я не только не видел этой птицы, но даже никогда не слышал о ней!»

И все-таки Гурковский был твердо убежден, что речь идет о Латинской Америке. Мало того, он вдруг осознал, что красная рожа — это весьма влиятельный карлик и что слово «Акбаль», прокарканное его гнусавым голоском, — название седьмого дня месяца, которое означает «тьму». «Сегодня наступил «Ик», — «дух», шестой день месяца», — всплыло у него в голове. Сергей одним глотком осушил вторую рюмку, пытаясь осадить узловатые значки иероглифов неизвестного языка, которые поплыли перед глазами с пугающей быстротой. Каким-то чудесным образом Сергей мог с легкостью читать их путаные узоры. Гурковский не на шутку испугался. «Надо все же поспать. Утро вечера мудренее», — он попытался урезонить себя. Видения так же неожиданно прекратились, как и начались. Сергей облегченно вздохнул. В третий раз опустив пустую рюмку на стол, он поплелся обратно в спальню.

— Где ты там, Сергунь? — сонно спросила медноволосая красавица.

Ища защиты от ночных кошмаров, он прижался к жене и в этот момент понял, что он — властелин государства.

Упиваясь властью, преисполненный гордостью за свой народ, он стоит на вершине пирамиды, оглядывая прилегающий к подножию прекрасный город.

— Хел-бен-цил-ил Иц-ам-кит-нга ум-па-ум![1] — с пафосом ответил Гурковский немеющими не своими губами.

— Не смешно, — зевнула супруга. — Иди-ка лучше ко мне.

…Облаченный в разноцветные перья и яркие одежды, ножом из обсидиана он протыкает свою крайнюю плоть, чтобы полученной кровью смочить бумажные лоскуты на жертвенном алтаре… Бьют барабаны, расчлененные тела бесформенными кусками мяса скатываются к подножию пирамид… Постепенно сон утратил мрачность, растворив оковы кошмара, теперь он не шокировал кровавыми сценами, напротив, увлекал, как зрелищное кино… Гурковский-правитель в зените своей силы и славы. У него есть все, чтобы наслаждаться жизнью: молодость, богатство, власть. Подвластный ему народ восхваляет своего правителя, в его честь возводят дворцы, на поле брани одерживают славные победы, за которыми следуют пышные празднества, ритуальные игры. Сергей перенесся в какие-то строения, очертаниями схожие со стадионом. Он сидел в каменном кресле под сводом небольшого храма, выстроенного в продолжение трибуны, до отказа заполненной публикой со странными, вытянутыми, будто яйцо, черепами. Сидел он обособленно, как и подобает важной персоне, и ни у кого из его многотысячного окружения не было столь пышного убранства из пестрых перьев и множества украшений. В обычной жизни Сергей украшений не носил, а перья видел только в подушках, но во сне его наряд, придающий хозяину особую грациозность, казался воплощением вкуса и изящества.

Воздух, храм, трибуны, великолепное облачение — казалось, все вокруг сотрясал неистовый рев собравшихся.

Метрах в ста пятидесяти напротив ложа Гурковскогоправителя располагался храм чуть поменьше, с трибуной-близнецом и такими же рьяными болельщиками.

Сергея поразил масштаб этого монументального сооружения. Высота трибун достигала пяти-шести метров.

Эти высокие, сложенные из каменных блоков стены защищали зрителей от увесистого мяча, за который внизу на прямоугольной площадке сражались две команды.

Легионеры пытались ударами бедер, локтей, коленок или деревянных бит отправить мяч в каменное вертикальное кольцо на стене высоко над их головами. Каучуковый мяч был величиной с голову. Игроки двух команд различались цветом защитных пластин, набедренных повязок, налокотников и кожаных полосок, перехватывающих волосы. Игра велась жестко, а соперники стоили друг друга, поэтому Гурковский-болельщик не на шутку увлекся. «Синие» игроки, выступавшие как раз с его, южной, стороны, напомнили ему родной «Зенит».

Игра была в самом разгаре, и «красные» все чаще брали верх, перехватывая инициативу у «синих», но мяч так и не попадал в узкое кольцо, огорчая одних болельщиков и вселяя надежду в других. «Эх, головой надо было», — успел подумать Сергей после очередной неудачной атаки «синих», но неожиданно вспомнил, что правила игры запрещали такой удар. А тут еще один из замешкавшихся «красных» был убит наповал каучуковым «снарядом», попавшим ему в голову. Мертвого легионера незамедлительно убрали с поля. Смерть игрока на Гурковского-правителя почему-то не произвела никакого впечатления, впрочем, как и на остальных болельщиков. Правда, собравшиеся немного разочаровались и даже высказали недовольство тем, что матч приостановился…

Потом Гурковский-правитель стоял перед какой-то хижиной, с ужасом наблюдая, как на него надвигается чернильное пятно, из которого доносилось зловеще-безысходное: «Акбаль!». И от этого возгласа тело несчастного Гурковского наливалось чугунной тяжестью…

«Пронесло, — подумал Сергей, вынырнув из кошмара.

— Но чем же окончилась игра?»

Он снова на стадионе. Следующий эпизод был не менее суровым. Игроков «синей» команды стало на одного больше, и инициатива перешла на их сторону, они стали чаще обстреливать кольцо соперника. Все реже «красным» удавалось атаковать. Они отчаянно пытались удержать мяч на своей стороне, чтобы затем нанести удар. Двум игрокам из команды соперника разрешалось пребывать под кольцом, чтобы передать мяч своей команде в случае неудачной атаки. Под кольцом «синих» теперь находился только один «красный» игрок. Словно затравленный зверь, он бросался на легионеров из чужой команды, но те каждый раз сбивали его с ног, легко овладевая желанным спортивным снарядом. И вот когда трое «синих», не стесняясь в приемах, лупцевали «красного» ногами, атлет потерял биту, и, отчаявшись вновь лишиться мяча, перекинул его рукой на «красную» сторону поля. Правилами это категорически возбранялось.