1965 На смерть Кеннеди Колокола в Америке взывают, и птицы замедляют свой полет, а статуя Свободы, вся седая, печально по Америке бредет. Она бредет средь сумрака ночного, покинув свой постылый постамент, и спрашивает горько и сурово: «Американцы, где ваш президент?» Ответьте, величавые секвойи, ответьте, небоскребов этажи: как ты могла, Америка, такое? как ты могла, Америка, скажи?! Опять на пикники спешат машины, опять Бродвей огнями разодет, но вы ответьте прямо, как мужчины, американцы, где ваш президент? Ты подними свой факел к небосводу, заговори, как женщина и мать, прострелянная статуя Свободы, и прокляни свободу убивать! Ах, люди-люди, что же с вами будет? Задумайтесь хотя бы на момент. Пусть ваша совесть вас ночами будит. Американцы, где ваш президент? Это стихотворение было написано как песня, по задумке Марка Бернеса, и должно было зазвучать в его исполнении на музыку Колмановского по радио. Однако песня была запрещена отделом культуры ЦК КПСС.
Матч СССР – Испания И возникло вдруг в телевизоре под игривый испанский мотив генеральское тело вислое, еле всунутое в мундир. Шел он сытый, не поплатившийся, ну а я вопрошал со стыдом: «Стадион, что же ты аплодируешь? Где же бомбы твои, стадион?» Стадион, может, плохо с памятью? Пусть напомнят глаза матерей. Или, может, убийцы Испании нынче сделались подобрей? Я не слышал об этой новости, только если в обманные дни либеральней убийцы становятся, все равно убийцы они! Не показывали по телевизору ни задавленный чей-то протест, ни цензуру-фашистку, выискивающую потным носом крамольный подтекст. Где-то шли по Валенсии нищенки, а экран ликовал и орал. Исчезал «по причинам техническим» и опять возникал генерал. В этой ложе правительства подлого восседал при чинах-орденах страх, боящийся, чтобы не поняли то, что он не могущество — страх. И была вся игра подпорчена для убийц, потонувших во лжи, тем, что виделись всюду подпольщики и возможные мятежи. Забастовки, как тайное полымя, и, угрюмо смеясь им в глаза, против них – все поэты подлинные, ну а только бездарные — за. Рефери утомленно посвистывал, на часы он смотрел не к добру, и проигрывало правительство им выигранную игру… 10–11 января 1965 Новый вариант «Чапаева» Поднимается пар от излучин. Как всегда, ты негромок, Урал, а «Чапаев» переозвучен — он свой голос, крича, потерял. Он в Москве и Мадриде метался, забывая о том, что в кино заржавевшею шашкой пытался прорубиться сквозь полотно. Сколько раз той рекой величавой, без друзей, выбиваясь из сил, к нам на помощь, Василий Иваныч, ты, обложенный пулями, плыл. Твои силы, Чапай, убывали, но на стольких экранах земли убивали тебя, убивали, а убить до конца не смогли. И хлестал ты с тачанки по гидре, проносился под свист и под гик. Те, кто выплыли, – после погибли. Ты не выплыл – и ты не погиб. Вот я в парке, в каком-то кинишке. Сколько лет уж прошло – подсчитай! Но мне хочется, словно мальчишке, закричать: «Окружают, Чапай!» На глазах добивают кого-то, и подмога еще за бугром. Нету выхода кроме как в воду, и проклятая контра кругом. Свою песню «Максим» допевает. Не прорваться никак из кольца. Убивают, опять убивают, а не могут убить до конца. И ты скачешь, веселый и шалый, и в Рязани, и где-то в Клинцах, неубитый Василий Иваныч с неубитой Коммуной в глазах. И когда я в бою отступаю, возникают, летя напролом, чумовая тачанка Чапая и папахи тот чертов залом. С новой гидрой всю жизнь я рубился и от стольких голов приустал. Я из чрева той гидры родился, но ребенком-гидренком не стал. И мне стыдно спасать свою шкуру и дрожать, словно крысий хвост… За винтовкой, брошенной сдуру, я ныряю с тебя, Крымский мост! И поахивает по паркам эхо боя, ни с кем не миря, и попахивает папахой москвошвейская кепка моя… 9—10 января 1965 |
