Жданко, одной рукой держа Ольгу за плечо, другой обнял Глеба, и все четверо во главе. Миронегом спустились вниз, в хату.

Когда к вечеру Ждан отправился домой, к Онцифору, его ожидала радость. Кто-то постучал в дверь. Жданко открыл дверь. Увидев отца, он остановился от неожиданности… По щекам полились слезы… То были слезы радости от свидания с родимым, но в то же время он вспомнил мать и младших детей. А вдруг проклятые вороги придут в его родное сельцо!.. Им овладел страх: его любимые остались одни, без защиты.

— Из Киева прискакал бирюч — вестник княжеский. В Василёве на сходбище объявили о походе… Не мог я оставаться дома, когда увидал, что все наши идут на войну с погаными, — говорил, как бы оправдываясь, Петрило.

— Ладно, — усмехнулся Онцифор, — найдется и тебе, старому, работа. Будешь в обозе со мной да с кузнецами и оружейниками, поможешь чинить оружие, заменишь Ждана. А он вместе со своим неразлучным другом Глебом пойдет с воинами большого полка.

Но об одном горевал Петрило: о том, что верный друг его юности Тудор не шел на войну вместе с ним.

Гордята не отпускал златокузнеца: нужен, мол, ты мне дома! Такого искусника надобно беречь! — говорил он.

А что мог сделать Тудор против Гордяты? Холоп ведь он! Вещь господская! Не имеет своего голоса!

Пришел, наконец, час отправки воинов. Уже раздались удары в бубны и звуки боевых труб. На главную торговую площадь вблизи Днепра съезжались князья в богатом вооружении со своими дружинниками и знатные мужи со слугами, и сходился сюда простой народ: киевские ремесленники и смерды из селений. Те, кто были на конях, спешились, и все вместе — конники и пешие воины — подошли к пристани. Сюда подплыли ладьи и челны. На этих судах должно было уместиться все войско со своим снаряжением.

^{Воин на коне.}

Много народу собралось прощаться с воинами. Вместе с народом стоял и Тудор. Он глядел, как погружали на плоты лошадей. Были здесь и нарядные кони в дорогой сбруе, в защитной броне; были и простые лошади смердов. Медленно отчалили плоты, у Заруба переправляли коней на левый берег Днепра.

Тогда подплыли к пристани ладьи и челны. Тудор смотрел, как сильные, ловкие молодцы вскакивали на суда, как тащили свое вооружение и бережно укладывали его.

Грустно стало Тудору, так грустно, что редкие скупые слезы выкатились из глаз и застыли в глубоких морщинах, а он все не уходил с берега, все глядел, как, тяжело оттолкнувшись, медленно поплыли вниз по течению Днепра ладьи с киевскими воинами. Только тогда, когда они скрылись из виду, он в последний раз махнул рукой по направлению реки и медленно побрел на гору во двор Гордяты.

Пять дней и пять ночей плыли ладьи по Днепру, а рядом с ними, берегом, не слишком опережая и не отступая от них, мерным шагом шли кони. Впереди всех скакали «черные клобуки». «Черные клобуки» поклялись мстить половцам и защищать русскую землю, как свою собственную.

На маленьких низкорослых конях они то мчались вперед, то вдруг, удалившись в сторону, внезапно возвращались обратно и снова, подобно легкокрылым птицам, отлетали неведомо куда. Они высматривали, выслеживали, не появились ли где-нибудь половцы, старались набрести на их след.

Наконец в русское войско пришла весть: «черные клобуки» заметили половецкие разъезды у устья реки Альты.

Снова раздался звук бубен, затрубили трубы — пронесся боевой клич… Воины стали высаживаться из ладей и строиться в полки. Одни вскочили на коней, другие остались пешими.

В переднем полку ехали всадники с колчанами стрел за плечами и с луками в руках. То были стрелки — легкая конница. За ней шло войско, делившееся на три части: большой полк, или чело, по обе стороны которого шли полки левой и правой руки.

Чело состояло главным образом из пеших воинов. Тут были и смерды — сельские жители — и горожане — ремесленники.

Бодро шагали Жданко с Глебом, а рядом шел Миронег. У всех троих красовались на головах железные шеломы, сработанные Жданкой с помощью Онцифора. Все пешие воины держали перед собой обыкновенные деревянные щиты, обтянутые кожей и выкрашенные в красный цвет. Жданко хотел было для себя и своих друзей выковать щиты из железа, но Онцифор сказал, что для пешего воина годится только такой щит, который закроет его целиком.

В задних рядах войска Жданко приметил и Мичьку, и старого грамотея-списателя и переплетчика книг — Офрема, и мастера по бронзе, который много странствовал по русской земле; он увидел еще других знакомцев, а вот Онцифора и Петрила, отца своего, он никак не мог отыскать глазами. Ведь они шли позади всего войска, в обозе.

По правую и левую сторону от большого полка ехали князья со своими дружинниками и знатные мужи со слугами; все в кольчугах и богатых шеломах, украшенных чернью, эмалью, отделанных серебром и позолотой; у них были тяжелые окованные щиты, сабли, мечи, и кистени и палицы-шестоперы, и маленькие, но увесистые боевые топорики.

Впереди всего войска на богатом коне ехал киевский тысяцкий (воевода) Коснячок, которому князь Изяслав Ярославич поручил вести поход, а сам князь и братья его шли только со своими полками по обеим сторонам чела — большого полка.

В торжественном молчании выступало навстречу половцам русское войско. Далеко разносились мерная поступь коней, топот множества ног.

— Глебко, — тихо сказал Жданко своему другу, — чуешь? Ты чуешь?.. На святое дело идем!

Глеб в ответ только кивнул головой.

В эту минуту тонко прозвенела стрела, пущенная из-за реки вражеской рукой. Какое-то движение прошло по русским рядам. Из полка легкой конницы отделился всадник, в вытянутой руке он держал лук; помчался к берегу Альты; в ответ половецкой прозвенела русская стрела…

«Вот оно… началось», — пронеслось в Жданкиной голове, а сердце усиленно и четко колотилось в груди.

Однако русские воины, шедшие впереди, заметили, как несколько половецких всадников, появившихся было на берегу реки, внезапно скрылись, как будто провалились сквозь землю, и снова наступила тишина, напряженная тишина ожидания… Русское войско неторопливо двигалось навстречу врагу.

Солнце уже приближалось к закату, а половцы все молчали. Невозможно было угадать, куда и надолго ли они скрылись.

«Пусть бы скорее началось», — думал Жданко.

Внезапно войско остановилось. Жданко и другие бойцы увидели, как несколько человек из половецкого стана совсем близко прискакали к реке. Один из всадников, согнув ладонь трубкой, что-то прокричал, обернувшись в сторону русских. Слов половчина нельзя было разобрать, но понятно было только то, что он оскорблял, поносил Русь; остальные половцы, находившиеся на том берегу, корчили страшные рожи, разевали широкие пасти, что-то кричали на непонятном своем языке, хохотали, извивались, хватались за животы, как будто были не в силах сдержать взрывов их потрясающего хохота.

Тогда из среднего ряда большого полка вышел пожилой воин, пеший, почти безоружный, только с луком в руках и колчаном стрел за плечами. Он приблизился к воде. Жданко узнал в нем того самого мастера по бронзе, который на торговище беседовал с половцами. Человек подошел к краю берега, который в этом месте был крут и обрывист; он также согнул ладонь трубкой, как то делали половцы, и закричал что-то на их языке.

^{Перед началом битвы.}

Половцы сразу прекратили свой хохот. Глаза их, и без того узкие, стали совсем как щелки; раздулись их ноздри и, внезапно замолчав, они стали натягивать тетиву своих луков.

Не отрывая глаз Жданко следил за половецким берегом. Откуда ни возьмись, высыпали степняки в таком количестве, какого даже не мог себе представить Жданко. «Какое множество проклятых, какая сила врагов!» И посыпались с того берега стрелы — казалось, что полил с неба смертоносный, страшный, кровавый дождь.