– Пространство искривлено! – с восхищением воскликнула Тарквиния. До этого момента она не придерживалась какого-то конкретного мнения по поводу теории Лилы, но теперь несусветная странность этой идеи, которую, наконец-то, удалось проверить на практике, по-видимому, доставила ей удовольствие.

– Очень слабо, – неохотно согласился Азелио. – Эффект едва поддается измерению.

– Сейчас эффект может казаться крошечным и малопонятным, – заметила Тарквиния, – но я гарантирую, что через пару поколений им так или иначе будет пользоваться каждый астроном.

Рамиро сжал плечо Агаты.

– Поздравляю.

– Прогноз сделала Лила, а не я, – возразила она.

– И однако же я не вижу, чтобы Лила проводила здесь какие-то измерения.

– Когда я рассказала ей, что буду этим заниматься, – вспомнила Агата, она ответила: «Если результаты будут расходиться с моими уравнениями, нам останется только посочувствовать несчастному космосу – потому что эта теория, верна она или нет, самая элегантная из двух известных нам».

– Значит, ты доказала, что космос прекрасен, – заключил Азелио. – Но определить его форму ты все равно не можешь.

– Красота в том, что космос поддается пониманию, – заявила Агата. – Даже если его форма остается неизвестной.

– Неизвестной тебе, – провокационно заметил Рамиро.

– Да. – Агата нахмурилась. – Но зачем проводить различия? Разве сам ты, во время всех этих долгих дежурств, работал над уравнениями Лилы?

– Ха! Хотел бы я быть настолько умным.

– Тогда кто…?

– Если система передачи на Бесподобной была пущена в ход, примерно через год после нашего отлета, – рассудил Рамиро, – то к этому моменту в распоряжении Лилы и ее студентов будет целый год, чтобы обдумать результаты, которые мы им сообщим по возвращении. Кто знает, как далеко они сумеют продвинуться с этими знаниями?

– Меня это не беспокоит, – твердо заявила Агата. – Я получила преимущество, которого нет ни у кого на Бесподобной – на каждый их год приходится три моих. Если к моему возвращению они сумеют вывести из моих результатов какие-нибудь замечательные следствия, я получу двойную выгоду – во-первых, увижу, как моя работа преобразится в трудах других людей, а во-вторых, мне не придется этого ждать, слоняясь без дела.

Идея как таковая была довольно занятной; возможно, она и правда смогла бы жить в соответствии с этим принципом. Но вне зависимости от того, оставалось ли последнее слово за ее конкурентами, Агате не терпелось вернуться к своим вычислениям – доказательство, что все ее усилия до этого момента не прошли даром, придало ей новых сил.

– Убедитесь, что все в ваших каютах надежно закреплено на своих местах, – предупредила Тарквиния. – На какое-то время мне нужно будет как следует разогнать двигатели; прежде, чем переходить на орбиту вокруг планеты, нам потребуется прилично сбросить скорость.

– Верно, – сказала Агата. – Форме космоса придется подождать; сначала нужно было разобраться с пустяковой проблемой в лице Эсилио.

Пока Азелио и Тарквиния спорили о преимуществах разных мест для посадки, Рамиро, ухватившись за веревку рядом с иллюминатором, разглядывал освещенную звездами планету, над которой парил корабль. Разве смог бы он понять Эсилио? Из всех наук, которые он изучал в детстве, геология была наименее развитой – и, как казалось на тот момент, имела минимальные шансы принести ему хоть какую-то пользу. И даже если ограничиться теми крупицами знаний, что осели в его голове, Рамиро все равно не знал, чему верить. Предки не имели понятия, из чего состоят минералы, в то время как их последователи, обладая гораздо более обширными познаниями, никогда не видели настоящей планеты.

– Мы должны находиться в пешей доступности от четырех или пяти разных типов почвы, а иначе какой толк от испытаний на растениях? – возбужденно заявил Азелио.

– Я это понимаю, – ответила Тарквиния. – Но если мы не сядем на ровную и устойчивую поверхность, то можем нанести непоправимый вред Геодезисту.

Из уроков Рамиро знал, что в течение эонов любая горная порода выделяла следовые количества газа, которые в случае тела с достаточно большой гравитацией накапливался, образуя атмосферу. Если это тело, помимо прочего, вращалось вокруг звезды, то ветры, вызванные суточными колебаниями температуры, разрушали твердые породы, и с появлением в воздухе пыли и песка процесс только ускорялся. Маршруты пылевых потоков ваяли целые горы и равнины, форма которых зависела в том числе и от различной прочности нижележащих пород. Но откуда взялось все это разнообразие минералов? Насколько он помнил, никто точно не знал, существовали ли они, начиная с состояния минимальной энтропии, сформировались за астрономическое время в результате медленного распада какой-либо первородной материи, или были выплавлены в ядре гигантского прамира, в котором метались и бурлили жидкие пожары, сдерживаемые до поры до времени невообразимой гравитацией, пока вся эта суперпланета, наконец, не раскололась и не разлетелась на кусочки.

Тарквиния вывела на свою консоль изображение очередного кандидата, полученное при полном солнечном освещении камерой обратного времени. Попытавшись в нем разобраться, Рамиро пришел к выводу, что сочетание почти идеальной гладкости с подозрительно тонкими хребтами указывало на рябящую от ветра пылевую равнину, в которой Геодезист при посадке мог просто утонуть и исчезнуть без следа.

– Разве мы не можем просто выбрать место, которое выглядит самым безопасным? – предложил он. – Если с почвой возникнут какие-то проблемы, мы всегда можем взлететь и приземлиться где-нибудь еще.

Азелио повернулся к нему лицом и вперился в Рамиро сердитым взглядом.

– Я не стану тратить годы на прыжки с места на место! Такого уговора не было!

– Ладно. Забудь. – Рамиро пожалел о своей легкомысленной реплике; Азелио нужно было думать о племяннице и племяннике.

Тарквиния вывела на экран следующий снимок.

– Почему у нас всего два зонда? – раздраженно сказала она. Один из зондов можно было направить на поверхность в целях разведки, а если первый вариант окажется неудачным, то воспользоваться еще и вторым, но на этом их возможности заканчивались: зонды были слишком просты, и каждый из них мог обследовать только по одному участку поверхности.

– Мы, наверное, могли бы продлить разведку на несколько дней, – предложил Рамиро. Планета вращалась под ними по мере того, как корабль перемещался между полюсами; каждый последующий виток на орбите проносил их над новым меридианом, и несмотря на все разнообразие типов местности, которые они уже успели проверить, до полного осмотра поверхности было еще очень далеко. – Где-то там должно быть идеальное место для посадки.

– Вот именно! – отозвался Азелио. Он указал на консоль. – Ни один из этих вариантов не подходит.

– Мы можем продолжить поиски, – согласилась Тарквиния. – Несколько лишних дней ничего не изменят.

Извинившись, Азелио вышел, чтобы проверить растения. Невесомость сказывалась на них не лучшим образом, но повторное развертывание капсул с тросами было неоправданно трудоемким – если, конечно, выбора места для посадки не затянется, и счет пойдет уже не на дни, а на череды.

Тарквиния переключилась на прямую трансляцию с камеры обратного времени: над красной равниной, искрещенной коричневыми трещинами, занимался рассвет.

– Только посмотрите на всю эту землю! – изумленно воскликнул Рамиро. Если бы на ней в один ряд расположились все пшеничные поля Бесподобной, то они пронеслись бы мимо путешественников за один высверк и затерялись бы в этом необъятном пейзаже. В сагах было немало историй о пеших путешествиях, которые пересекали древние империи и занимали долгие годы, но ни книги, ни собственное воображение не подготовили Рамиро к размаху мира, который прямо сейчас простирался далеко внизу. – Как же первые путешественники смогли отказаться от такой свободы?