Теперь же, когда ее мысли не тяготели к критике со стороны Лилы или тщательному анализу их собственной динамики, без особого труда их могли занимать лишь догадки о новостях, которые им принесет новая система. Они не были навязчивыми и не вызывали тревогу – во всяком случае, не больше, чем преследовавшее ее маниакальное желание снова и снова возвращаться к пустяковым вопросам о кривизне и энтропии – однако все пространство, в котором некогда разворачивалась ее творческая деятельность, было всецело колонизировано этим незваным гостем.

Но решение было не за горами: как только работа над новой системой завершится, она едва ли останется в плену грядущих откровений. Да и было ли что-то ужасное в том, что ее ненадолго отвлекла перспектива заранее узнать о будущем Бесподобной? Ждать ей оставалось меньше двух черед – а благодаря забастовке она могла и это время провести с пользой для общества. Даже если Лила была права, и какая-то ее часть отказывалась смириться с тем, что от будущего было бессмысленно ожидать помощи в ее исследованиях, надежда на эти неправдоподобные шпаргалки быстро иссякнет, стоит лишь ознакомится с фактическим содержанием присланных ей сообщений. Во многих отношениях ее жизнь войдет в привычное русло, но новость о горе, вернувшейся в целости и сохранности, укрепит ее дух. Она продолжит свою работу с новой силой и зарядом оптимизма – не из-за того, что ее будущее «я» предоставит Агате теоремы, которые ей только предстояло доказать, а благодаря осознанию того, что вся ее жизнь, так же, как и жизни всех, кто ее окружает, были частью великой борьбы, приближавшейся к своему завершению.

Агата ощутила дрожь в нижележащей породе и инстинктивно мобилизовалась; в целях защиты тимпан затвердел, лишив ее слуха. Не устояв на ногах, она упала на пол, потеряв ориентацию и не зная, упала ли она из-за того, что встряска лишила ее равновесия, или же ее сбила ударная волна в воздухе.

Свернувшись клубочком на прохладном полу, она стала ждать худшего – ждать, что гора расколется пополам и выбросит ее прямо в пустоту. Но камень оставался неподвижным, и когда Агата заставила себя расслабить мембрану, окружавшую ее горло, то расслышала лишь отдаленный скрип.

Поднимаясь на ноги, она почувствовала, что воздух, прилегавший к ее коже, приобрел едкий запах. Неуклюже нащупав когерер, она осветила туннель короткой вспышкой, отведя взгляд от ослепительно яркой точки, в которой луч касался стены; вторичные отражения осветили окружавшие ее камни, обнажив легкую дымку, повисшую в воздухе. Поток, исходивший из камер системы охлаждения, был, как всегда, безупречно чист, а значит, дым, скорее всего, проник в систему откуда-то сверху, выше по оси, и обладал достаточным давлением, чтобы преодолеть нормальную тягу воздуха.

Агата развернулась и направилась к выходу, следуя в темноте той же дорогой. Ее опыт не позволял оценить мощность взрыва. В мастерских происходило немало происшествий, о которых она на тот момент не знала, но поскольку туннели системы охлаждения связывали между собой все уголки Бесподобной, ей следовало ожидать, что здесь отголоски этих инцидентов будут ощущаться намного сильнее. Не имея основы для сравнения, ей не стоило делать поспешных и сумасбродных выводов насчет столкновений с булыжниками, летящими на бесконечной скорости.

Только добравшись до входа в туннель и начав карабкаться по лестнице в сторону светящегося мха, Агата осознала, какая жуткая дрожь охватила ее тело. Подходя к кабинету, она постаралась успокоиться, испугавшись, что Челия отнесется к ней с пренебрежением, если выяснится, что для этой работы вполне обычны ситуации, когда любой крошечный взрыв, устроенный химиками, оставляет после себя эхо, сбивающее с ног точно так же, как сбило ее. Воздух из систем охлаждения подавался в вытяжные шкафы, в которых химики проводили кое-какие из своих опаснейших экспериментов. Такого ударного посвящения ей, пожалуй, следовало ожидать с самого начала работы.

Когда Челия заметила приближение Агаты, ее настроение, судя по всему, не располагало к насмешкам. Подойдя ближе, Агата увидела врезку с новостями, открывшуюся на экране консоли, но прочитать ее под таким углом было невозможно.

– Что случилось? – спросила она у Челии. – Я что-то почувствовала в туннеле, но не поняла, что именно…

– В одной из мастерских произошел взрыв.

– У химиков?

– Нет, у инструментальщиков, – ответила Челия. – Там, где они работали над камерами для новой системы передачи.

– Мы можем продержать вас за решеткой столько, сколько захотим, – сказала Маддалена, обращаясь к Рамиро. – Вы можете провести в камере всю оставшуюся жизнь – без посетителей, без работы, без развлечений. Вообще без каких бы то ни было занятий.

– Разве это справедливо? – сказал в ответ Рамиро. – Ялда бы вами гордилась. – Он оглядел комнату для допросов, гадая, согласится ли Грета снова на них присутствовать. Она посетила несколько первых допросов, и несмотря на всю холодность ее отношения, видеть перед собой хотя бы одно знакомое лицо было достаточно, чтобы смягчить чувство изоляции. С другой стороны, возможно, именно поэтому она и перестала приходить.

– На ваших руках смерти семи человек, и вы сравниваете себя с Ялдой?

– Вообще-то, с Ялдой я сравнивал вас. – Отстранившись от стола, Рамиро позволил частичке гнева проявиться на своем лице. – Я скорблю об их кончине и проклинаю преступников – но я не знаю, кто они, и уж точно им не помогал.

– Если вы не знаете, кто они такие, то откуда вам знать, что вы им не помогали?

– Вам я мог бы задать тот же самый вопрос, – парировал Рамиро. – Возможно, за три дня до взрыва вы указали дорогу одному из подрывников. Возможно, в школе, когда у одного из них украли караваи, вы поделились с ними своим обедом.

– Вас это забавляет? – спросила Маддалена.

– В семи погибших нет ничего забавного. Но если вы хотите, чтобы ваши попытки что-то предпринять воспринимались всерьез, вам придется это заслужить.

– Вы отрицаете, что давали технические советы группам антисообщистов?

– Отнюдь, – ответил Рамиро. – Я помог организовать открытое вещание их встреч – избавив вас от необходимости обременять себя тайным наблюдением. Вы и сейчас можете прослушать каждое их слово. Ни о каких бомбах и речи не было.

– А как насчет закрытых встреч? – спросила Маддалена.

– Это вы мне скажите. Если они и проводились, меня на них не приглашали – здесь бы шпионские штучки пришлись очень кстати.

Маддалена снова напомнила те «заслуги», которыми, в ее понимании, отличился Рамиро.

– Вы нарушили договоренность о неразглашении планов по созданию системы передачи сообщений. Во время референдума вы развернули против нее кампанию. Вы использовали свой опыт, чтобы оказать содействие всем, кто был ее противником.

– Очевидно, не всем, – возразил Рамиро.

– Думаете, я поверю, что при всех этих ключевых ролях в оппозиционном движении вы ничего не знали о подготовке взрыва?

– Людям, с которыми мне довелось работать, я четко дал понять, что не заинтересован в применении насилия. Возможно, это был не лучший способ заслужить доверие со стороны фанатиков, которые входили в их число, но на тот момент он, как ни странно, казался более, чем этичным.

Маддалена сделала паузу, направив взгляд на пустую стену позади Рамиро – вероятно, она с кем-то консультировалась при помощи своего корсета. В комнате не было часов, и Рамиро уже оставил все попытки оценить продолжительность их встреч. Все, что ему оставалось – это продолжать последовательно отвечать на вопросы, отказываясь поддаваться на запугивания и не позволяя себе выдумывать ответы, которые могли бы устроить следователя.

– Вам, наверное, было досадно наблюдать за ходом забастовки, – предположила Маддалена.

– Конечно мне было досадно, – сказал Рамиро. – Я жалел, что к ней присоединилось так мало людей. Мне хотелось, чтобы она возымела большее действие.