– Какой царь наш, несмотря на свою молодость, несчастный, и как жаль, что наша дурная госпожа так проводит его.
– Проклятые неверные жены, – отвечала другая девушка, – и наш царь, одаренный такими хорошими качествами, уже вовсе не пара такой порочной женщине, ни одной ночи не проводящей дома.
– Напрасно царь наш так доверяет ей и не преследует ее.
– Да что ты! – сказала вторая девушка, – почему же он узнает о ее поведении, и разве она оставляет его так, без всяких предосторожностей. Разве ты не знаешь, что она усыпляет его вином[37], поднося ему кубок перед сном, подмешав в вино бендож[38] Вследствие этого он и спит так крепко и не знает, что подле него делается; тут ли жена или уходит, и куда уходит. Подав ему вина, она тотчас же одевается и уходит от него до самого рассвета. Возвратившись, она дает ему что-то понюхать, и он просыпается.
Когда я услыхал этот разговор, у меня потемнело в глазах, и я не знаю, как прожил до вечера, когда жена моя вернулась из хамама. Стол был накрыт, и мы сели ужинать, а после ужина начали пить вино по обыкновению. Я просил дать мне перед сном вина, и она подала мне кубок; но я повернулся и, делая вид, что пью его, вылил все себе за пазуху, и тотчас же лег.
– Спи, – проговорила она, – хотя бы ты заснул навеки! Клянусь Аллахом, я ненавижу тебя! Ты мне противен, и мне тошно в твоем присутствии.
Она встала и, надев лучшие свои наряды, надушилась, опоясалась мечом и, отворив дверь дворца, вышла. Я тотчас же встал и пошел вслед за нею из дворца и по улицам города до самой заставы, где она произнесла какие-то непонятные для меня слова, вследствие которых замки свалились, и ворота отворились, и она вышла. Я же вышел за ней следом, не замеченный ею. Она прошла между насыпями[39] к большому зданию, с кеббехом[40] из битой глины, в двери которого и вошла. Я влез на крышу кеббеха и стал смотреть в щель. Я увидал, что она пришла к рабу-негру с такими толстыми губами, что одна находила на другую. Негр лежал на тростнике, в самом отвратительном растерзанном виде, касаясь губами до грязного каменного пола.
Она поцеловала пол у ног раба, а он, подняв голову и увидев ее, сказал:
– Ах, ты несчастная! Зачем ты не приходила так долго? Все негры пили тут вино и ушли со своими любовницами, а я ради тебя отказался от вина.
– О владыка мой, – отвечала она, – возлюбленный души моей, разве ты не знаешь, что я замужем за своим двоюродным братом и что я ненавижу всех, кто имеет с ним сходство, и ненавижу себя за то, что бываю с ним? Если бы я не боялась разгневать тебя, то давно превратила бы город в развалины, чтобы совы и вороны кричали в нем, а камни от него перенесла бы за Кафскую гору[41]
– Врешь, бесстыдная женщина, – отвечал раб, – я клянусь великодушием негров, а если я вру, то пусть мы будем не лучше белых, что если ты будешь медлить далее, то я не хочу более знать тебя и не хочу видеть тебя, бесхарактерная женщина! Ты тревожишь меня только ради своего собственного удовольствия, сквернейшая и подлейшая из белых женщин!
– Когда я услыхал этот разговор, – продолжал царь, – и увидел, что происходило между ними, у меня потемнело в глазах, и я не помнил, где я нахожусь. Жена же моя продолжала стоять и плакать перед ним и унижалась, говоря:
– О ты, мой возлюбленный, сокровище моего сердца, ведь тебя одного я люблю на свете, и если оттолкнешь меня, то что же со мною будет? Возлюбленный мой! Свет моих очей!
Она продолжала плакать и унижаться перед ним, пока, наконец, он не стал к ней ласковее, тогда она обрадовалась, встала и, раздевшись, сказала:
– Скажи мне, нет ли у тебя тут чего-нибудь поесть?
– Открой там блюдо, – отвечал он, – и ты найдешь вареные косточки крыс[42]. Можешь поглодать их, а вот в том глиняном горшке есть бузах[43] Можешь выпить его.
Она встала, поела, попила и вымыла руки, после чего легла подле раба на связку сахарного тростника и закрылась его лохмотьями и рваной одеждой.
Увидав это, я совсем обезумел и, спустившись с крыши, вошел в дверь и взял меч своей двоюродной сестры с намерением убить их обоих. Раба я ударил сзади и думал, что убил его, но я только прорезал горло и тело; и в ту самую минуту, как я ударил его, он громко захрапел, вследствие чего жена моя вскочила, и лишь только я ушел, она вложила меч в ножны и вернулась в город и во дворец, и легла ко мне на постель, где и пролежала до утра.
На следующий день я увидал, что она обрезала себе волосы и оделась в траур.
– Брат мой! – сказала она мне, – не порицай меня за то, что я делаю, так как я получила известие, что мать моя умерла, и что отец убит на священной войне, и что один брат умер от ядовитого укуса, а другой раздавлен разрушившимся домом. Не естественно ли, что я плачу и горюю.
Услышав это, я не стал возражать ей и только сказал:
– Поступай, как знаешь, я возражать не стану.
Вследствие этого она продолжала плакать, печалиться и горевать в продолжение целого года и затем сказала мне:
– Мне очень бы хотелось выстроить у тебя во дворце кеббех для того, чтоб я могла одна уходить туда и предаваться своему горю. Я назову его домом стенаний[44].
– Делай, что хочешь, – отвечал я.
Она выстроила себе дом для уединения, с кеббехом посреди, вроде могилы святого[45], после чего она перенесла туда раба и поселила его там. Он был совершенно больной и не мог оказывать ей никаких услуг, хотя пил вино; и с того дня, как я ранил его, он не мог более говорить, но все-таки жил, потому что судьба не определила еще ему конца. Жена моя посещала его ежедневно и рано, и поздно, и плакала, и горевала над ним, и носила ему вина и мяса. Так она прожила и второй год, и я все терпеливо переносил, пока однажды не вошел нечаянно к ней в комнаты и не застал ее в слезах. Она сидела, закрыв лицо руками, и говорила следующие стихи:
С тех пор, как нет тебя, мне перестала
Быть жизнь на радость, так как ты один
Любовью сердца моего владеешь.
О, сжалься и возьми меня туда,
Где ты лежишь больной и недвижимый,
И схорони, когда умру, меня
Вблизи тебя. И если над могилой
Моей произнесешь мое ты имя,
То трепет радостный моих костей
Ответит на призыв отрадный твой.
Лишь только она кончила свои жалобы, то я, выхватив меч, сказал ей:
– Так говорят только коварные женщины, нарушающие обет верности и законного сожительства.
Я хотел ударить ее мечом и занес уже руку, когда она вскочила – очевидно, что она знала, что раба ранил я, – и, стоя предо мимо, произнесла какие-то непонятные для меня слова и сказала:
– Обрати его, Господи, посредством моих чар наполовину в камень, а половину оставь человеком!
Вслед за тем я лишился, как ты видишь, возможности шевелиться и сделался ни мертвым, ни живым. Покончив таким образом со мной, она околдовала город, и рынки, и поля. Жители нашего города разделялись на четыре класса: на мусульман, христиан, евреев и магов, и она обратила их в рыб: белые рыбы – это мусульмане, красные – маги, голубые – христиане и желтые – евреи[46]. Четыре острова она обратила в четыре горы и окружила ими озеро; и с этого времени она ежедневно терзает меня, давая мне сто ударов ременной плетью, пока из ран моих не потечет кровь; после чего она надевает на меня власяницу, а сверху – мою одежду.