— Пора идти мне, не трави печаль, — откликался Кит, нехотя отстраняясь. Он был горячим — таким горячим, что Дику стало жарко тоже. Кровь бросилась в лицо, он снова взял Кита за руку, сплетая с ним пальцы, теснее сплетая объятие, и — так и замер, пригвожденный взглядом Топклиффа. Если бы он мог, подумалось Дику, испепелил бы их на месте, прямо сейчас, не дожидаясь ничего.

— Как мало остается времени, позволь тобой насытить жадный взгляд: идем, тебя в дорогу провожу, — голос Дика дрогнул, и дрожь эта была отнюдь не наигранной.

— Что будет, Кит, — шепнул он, обнимая Кита за плечи, и тяжело ступая с ним — за сцену, вдаль, в неизвестность. — Что будет, если Топклифф нападет раньше?

***

Хенслоу, напоследок выглянув из-за тяжелого занавеса, поспешил прочь. И правильно — его не должны были видеть вместе с тем, кто вот-вот попадет в забранный ржавой железной решеткой подвал Гейтхауса. Уилл же поторопился к сцене, туда, где за бархатистым занавесом раздавался исполненный тоски и страсти голос — Дик ли тосковал по Лондону, по тому, что оставлял у себя за спиной, по своей милой Кэт, или Эдуард все никак не мог отпустить Гавестона, над которым навис топор палача?

Другой голос возражал, — и сердце Уилла сжималось и рвалось ему навстречу. В том голосе — голосе Кита тоже была тоска. Но еще — обида, насмешка, злость, бог знает, сколько еще всего — как будто все демоны Кита Марло вдруг решили сегодня терзать его душу. Неужели это все — от клеветы Слая? Или же — от того, чему Уилл стал невольным свидетелем?

Хенслоу сказал — передай Киту, а как передать? Когда? И самое главное — что, если Кит вовсе не захочет сейчас с ним говорить? Ведь тогда они обречены, все трое!

Уилл позволил себе выглянуть на сцену, приоткрыв край тяжелого занавеса, и остолбенел. Полуобнаженный Кит стискивал Дика в объятиях, а тот не отстранялся, напротив, казалось и сам готов был льнуть к Киту, как к своему величайшему сокровищу. Умом Уилл понимал, что это игра. Сколько всего было переиграно ими всеми, не зря ведь они актеры, лицедеи, чье ремесло — развлекать почтенную публику любым возможным способом. Умом — понимал, но сердце болело так, словно Слай все-таки всадил в него свой нож.

***

— Если Топклифф вздумает прибрать нас к рукам раньше, — любезно, как подобострастный придворный, повторил Кит, пропуская Дика вперед и только после него ныряя за расшитый золотыми звездами занавес. — Тебе не придется играть ту сцену моей пьесы, которую ты, я наслышан, ненавидишь больше всего как зритель. Никакой раскаленной кочерги, дружок, только некие части праведного тела нашего с тобой общего приятеля.

Резко обернувшись, младший Бербедж возмущенно сглотнул — видимо, комок протестующих слов собрался у него под языком, подобно тошноте, но так и не вышел наружу.

Им вслед летели раскатистые, сотрясающие самые основы «Розы» овации. Розовый куст шумел от приближения бури, и все равно колол руки желающих поживиться от кроваво-алых цветов, больше похожих на лужи крови, оставшиеся на песке после звериной травли. Тут, у гримерной Неда Аллена, сплошь разрисованной красными розами, Кит снова увидел Уилла — точнее, его глаза, его горящие от невысказанного глаза.

Настал и его черед сглатывать горький ком нерожденных слов.

— Наверняка ты хочешь упрекнуть нас с Диком в том, что мы сыграли не так, как должно, — безрадостно осклабился Кит, легонько толкнув Бербеджа ладонью в спину. Он торопливо одевался, кое-как натягивая выдернутые из рук подмастерья сорочку и дублет. Остановиться рядом с Уиллом было так же трудно, как зацепиться за вымытую на берег корягу, будучи подхваченным бурным горным потоком неукрощенной реки. — Да-да, я знаю, что скоро выход королевы — но пока что нас заменят шуты, хотя, с учетом недавних событий с твоим участием, замена эта рискует пройти незамеченной по причине единства сути… Покуда же длится интермедия — уж изволь терпеть мою компанию, я должен показать вам обоим окно, через которое нам суждено сигануть в конце представления.

Отводя глаза, Кит видел перед собой запрокинутые лица женщин, стоящих в партере. На лестнице, ведущей вверх, как нельзя кстати появился Хенслоу — как будто он и прежде был там, притаившись, чтобы подслушать разговоры, ведущиеся сквозь шум требующей еще и еще толпы. А может, так и было.

— Нам нужна интермедия, — коротко сказал Кит.

У него не было ни времени, ни желания расписывать что-то, помимо своей ненависти к природе Шекспира, неразрывно связанной с нежными завитками, падающими на лбы белокурых красавиц. Остальное было ясно, остальное оказывалось — как кристалл, выплавленный после Великого Делания — истина, чистейшая в своей безжалостности. Смерть всегда оставалась смертью, опасность редко меняла имя. Одна лишь любовь, словно и сама была актером, ежедневно меняла тысячу личин, и уследить за ней было невозможно.

— Танцы? — Хенслоу был так же деловит и краток, когда дело касалось двух вещей: денег и чьей-то смерти, могущей привести к их потере.

— Да. Кликни-ка Бобби Армина, пусть поднатужится, отвлечется от своих сопливых баллад и родит пару-тройку соленых шуточек на потеху публике.

— Он постарается, чтобы вы успели выбраться прежде, чем последняя история о неверной женушке недалекого мельника доползет до развязки, — сказал Хенслоу издали, сверху, когда все, что от него осталось, было — шаги да голос.

Ничего не требовалось добавлять.

Встретившись глазами с Уиллом, Кит понял, что тот обо всем знал заранее.

***

Внезапно что-то переменилось. Заиграла, словно свалилась на голову, визгливая, петляющая скрипочка, и на сцену вместо королевы Изабеллы начали выпрыгивать танцоры, высоко задирая ноги в какой-то преувеличенно усердной, почти яростной джиге. Зрители заволновались — но через минуту уже гикали и притопывали в такт: нет ничего глупее стада людей, думающих, как один. Брось им любую наживку, да покрасочнее — и они заглотят ее вместе с фунтом зазубренного железа.

Топклифф почувствовал, что к нему подбирается мигрень. Так ощущалась новость, что его хотят провести, будто неумного школьника, способного повестись на развеселые пляски и позабыть, зачем кое-кто приходит в театр.

— Прошу меня простить, но мне пора, — скрипуче, решительно бросил он, и вскочил — а кресло прощально скрипнуло, передразнивая.

Он щелкнул пальцами — стоявшие позади люди, слившись с тенью, пришли в движение. А настырная, явно желающая помочь своим обреченным дружкам графиня оказалась еще большей падалью, чем можно было предположить.

— Нет, стойте! — крикнула она с веселым отчаяньем, и цепко, намертво, вцепилась в подбитый чернобурой лисой плащ.

Снаружи оказалось, что зима не собирается сдаваться. Светившее еще с утра яркое весенне солнце сменилось набежавшими тучами, и вечер упал так быстро, будто кто-то опустил над Лондоном завесу, расшитую звездами и розами, будь она неладна.

Зима сражалась за свою жизнь с мартом, пряталась за стенами домов, задувала за пазуху ледяного ветра, присыпала свои следы мелким снежком. И трое беглецов точно так же прятались от погони, петляли, как зайцы, заметая собственные следы по свежевыпавшему снегу, и бежали со всех ног, то и дело оскальзываясь на вновь померзших лужах.

Дику приходилось играть раньше подобных неудачников, и тогда он все думал: надо же, вот так оно бывает с людьми. Еще с утра ты лоснишься от довольства, благополучен и можешь все, а к вечеру тебя травят собаками, и похож ты на загнанного волка с облезлой шерстью.

Вот взять хотя бы злосчастного Ричарда, восклицавшего: «Коня, коня, корону за коня!»

Дик произносил, конечно, эти слова со цены, и был, как говорили, хорош в роли. До такой степени хорош, что навлек на себя весь нынешний ужас. Играть Дик старался как можно правдивей, но в глубине души всегда сомневался: «Как же так? Отдать все, что имеешь за жалкую клячу? Разве это разумно? Разве такое возможно?»

Теперь сочинитель пьесы, весь, как и Дик, перемазанный содержимым возвышавшейся на задворках «Розы» навозной кучи, что было мочи бежал к реке вместе с ним. А за спиной, не так уж далеко, куда ближе, чем хотелось бы, то и дело слышался хриплый, яростный собачий лай. И чтобы не было всего этого: бегства, погони, стекающего с плеч содержимого чьего-то ночного горшка — вот только за это, прямо сейчас Дик отдал бы корону, если бы она у него была.