— Мне рассказали, что ты был у мессы только раз за весь последний год, — вместо приветствия сказал Джон. — Тебе должно быть очень стыдно, Уильям. Разве твои побрякушки стоят твоего честного имени, имени Шекспиров и Арденов?

***

— Прошу простить меня, миледи, что предстаю перед вами в таком виде… Я не знал, что мне повезет принимать вас в «Розе».

Леди предпочла скрыть свое лицо под овальной маской плотного черного бархата и сама казалась — бархатной. Мерно переливалось ее расшитое драгоценным бисером пышное платье с рукавами, сшитыми из разноцветных полос жесткой парчи, искрили перстни и серьги — стоило красавице повернуться под лучами весеннего солнца. Вслед им сверкало тяжелое ожерелье, приковывающее взгляд к округлым, тоже бархатным, очертаниям груди под сеткой кружев.

— Не стоит беспокоиться. Ведь я давно наблюдаю за вами, любезный мой Нед, как бы это ни звучало. Можно даже сказать, что ваша игра увлекает меня — да и кого бы не увлекла? Признайтесь же, вы нарочно — такой, чтобы завлекать в свои путы неосторожных дам и девиц, может быть, с самого начала шедших в театр совсем не за тем?

Мягким переливом тек ее голос — она остроумно шутила, благожелательно, даже ласково расспрашивала Неда о том, о сем, как будто и вправду была его давней подругой, интересующейся жизнью приятеля после долгой разлуки.

— Нет, ну что вы, — отвечал он ей в тон, а сам чувствовал себя дурак дураком. Где-то там, за спиной, скользнула тихой саламандрой и исчезла бесследно тень Кита. Сделав свое дело, он, кажется, даже кивнул своей спутнице, на что та ответила таким же кивком, и отправился куда-то — должно быть, в свой родной Ад. Во всяком случае, Нед так и не услышал, чтобы под его ногой скрипнула хотя бы одна ступенька. — Я всего лишь делаю свое дело, то, за что мне платят мои гроши. Но не скрою, что мне приятно описанное вами внимание, миледи. Любому мужчине это польстило бы.

Леди рассмеялась мелодичным грудным смехом. Нед уже знал, кто она. Они обменивались любезностями, заранее зная, что нужно обоим — взгляды, бросаемые ими друг на друга, все более низменно сосредотачивались в одних и тех же местах. Высокая гостья то и дело опускала ресницы, и в прорезях маски было видно, что они длинны и черны даже без покрывающей их сурьмы, устремляла взор Неду пониже пояса. А он, почтительно склоняясь на каждое ее словцо, утопал в выставленном напоказ богатстве, кроющемся в вырезе ее платья.

Чертов Кит Марло, так ты продать меня решил, или откупиться?

Конечно же, Кит был в курсе, что сегодня некие важные дела, связанные с хворью, выкосившей нескольких медведей на ближней арене для травли, задержат Хенслоу в другом конце Бенксайда, и в «Розу» он приволочится в лучшем случае только после полудня. Шутка ли — на кону выручка за несколько ближайших боев! Так что и гостья, чье имя пока не было названо, и Нед, предназначенный для нее жертвенный телок, и сам Кит могли никуда не торопиться.

Все было просчитано наперед. На любое слово, нашедшееся в кармане у Неда Аллена, Кит Марло уже заготовил скорый ответ.

— Я буду рада продолжению нашей беседы в более уютной обстановке, — тем временем, доиграла свою роль миледи, и подала руку для поцелуя, высоко задирая запястье. — Думаю, вас не затруднит дождаться нарочного письма от меня?

Нед едва коснулся пересохшими губами кончиков ее пальцев и полированных до зеркального блеска ногтей:

— Как я узнаю, что это именно вы?

Грянул новый кокетливый смешок:

— Ах, как я могла забыть, что таких как я, у вас, должно быть, десятки, и вы выбираете по жребию, кого из нас, ваших несчастных воздыхательниц, осчастливить этим вечерком.

И, пока Нед Аллен густо краснел и абсолютно искренне сожалел о собственной неловкости, его блистательная посетительница добавила с властной уверенностью, слишком явной, чтобы прикрывать ее масками и остротами:

— Вы прекрасно поймете, когда дойдет до дела.

***

— Кит!

Голос Неда Аллена, буквально накинувшегося на него со спины, был отчаянным — словно во время ночной драки. Могучее войско выступило в поход, алые знамена и раздутые на судорожный вдох ноздри воинственно трепетали. Кружка с холодным пивом, ломящим зубы, покатилась по деревянному полу вприпрыжку, разбрасывая хлопья пены, как загнанная лошадь.

— Какого черта, ты, проклятый интриган?

— Предпочитаешь светловолосых дамочек? — осклабился Кит, будучи мгновенно зажат между распаленным телом в парчовом скифском халате поверх сорочки и подвернувшейся под лопатки стеной. — Прости, забыл, забылся. Да и другой не нашлось. Будь рад тому, что есть, и сочувствуй Дику Бербеджу. Я уже говорил тебе об этом, да?

Аллен встряхнул его с неподдельным возмущением, переходяшим в ярость, и не нашел слов, чтобы выразить и то, и другое. Кит мягко напомнил:

— Мы не одни, дружок. А у моего Джорджи язык подобен колокольному — мигом разнесет по всему Лондону весть о том, что ты пытался меня убить прямо в «Розе». Или трахнуть. Как ему больше понравится.

Нед отпустил его — но только чтобы втолкнуть в свою гримерную и с грохотом захлопнуть за собой дверь, ввалившись следом. Кит рассмеялся, качая головой:

— А как больше понравилось бы тебе?

***

— Отец, Бога ради, не здесь, не сейчас! — Уилл озирался, и, кажется, даже трясся. — Нельзя…

Джон скривился. В жилах у этого парня, видать, совсем мало, что Шекспиров, что Арденов, пошел в какую-нибудь побочную ветвь, да вот хоть бы в Джонова братца, своего дядьку, тот еще трус и разгильдяй. Если бы Джон не был так уверен в своей супруге, то наверняка бы решил, что этот смазливый, щеголеватый и трусоватый малый, растерянно мнущийся перед ним, — не его кровь.

Джон отставил кружку. Дрянное все-таки пиво подавали в этой «Сирене», кислое и водянистое, хорошо, если не разбавляли водой прямиком из Темзы, с них станется. А впрочем, чему удивляться: за прошедшие годы, что он тут не был, ничего не изменилось.

— А так — можно? — повысил голос. — Вырядиться, как павлин, трясти гузном, спать до полудня? Забывать о семье и Боге — можно?! Вот эти вот побрякушки содомитские цеплять на себя — можно?

Из мертвенно-бледного Уилл стал пунцовым.

— Отец!

Джон поджал губы. На глазах у щенка заблестели слезы — вот еще привычка, которой Джон был искренне возмущен. Прилично ли это — рыдать мужчине, будто нежной девице?

На них начали оглядываться, некоторые пьянчуги, очевидно, в предвкушении грядущего зрелища, повскакивали с мест. И Джон решил сменить гнев на милость — не доставлять же лондонскому отребью удовольствия? Махнул рукой:

— Сядь.

***

— Рад тебя видеть в добром здравии, отец. Как мама? Девочки? Хэмнет?

Уилл говорил преувеличенно оживленно, но глаз не поднимал. Он хотел сменить возникшую прямо с порога опасную тему, но, зная поистине ослиное упрямство Джона Шекспира, надежды было ничтожно мало.

— Тебе следовало бы писать домой чаще, чтобы знать это, — отвечал отец. — Думать о том, что женат, что твои дети, возможно, нуждаются не только в твоих жалких подачках, но и в отце, не в деде. Думать, Уильям, головой, а не своим блудливым отростком.

В другое время Уилл тот час бы ушел: он теперь вспомнил, почему бежал из дому, куда глаза глядят. Виной тому был не захолустный Стратфорд, не беспросветная жизнь и не его желание прославиться. Виной было вот это: ослиное упрямство, непоколебимая уверенность в собственной правоте и вечное, ворчливое недовольство Джона Шекспира всем и вся. А в особенности — своим старшим сыном.

***

— Зачем ты глумишься, Кит? — отрывисто спросил Нед, делая к нему шаг. — Неужели так сложно — хотя бы раз в жизни повести себя, как обычный человек?

Кит смотрел на него своими непроницаемыми, то ли черными, то ли серыми глазами: светлый ободок вокруг пары бездн. Этот взгляд мог значить все, что угодно, и не значить ничего. Но, скорее всего, старый друг просто снова насмехался над ним, не отступая, но и не идя навстречу.