Следуя инструкциям книги, я высвободил головку ребенка, отрезал пуповину и небольшим шлепком вызвал первый крик младенца. Затем с облегчением упал в стоящее рядом кресло.

Когда мы подали младенца измученной матери, отец и собравшиеся вокруг соседи зааплодировали. Затем они организовали небольшой праздничный завтрак, во время которого было выпито довольно большое количество вина.

Позже в то же утро в Колумбийском медицинском колледже меня вызвали из класса в кабинет декана доктора Самуэля Ламберта. По колледжу разнесся слух, что я успешно справился с тяжелыми родами, и я думал, что доктор Ламберт хочет меня поздравить.

Войдя в кабинет декана, я слегка удивился, увидев, что там собрались многие старшие преподаватели факультета. Пожалуй, это было уже слишком. Я не считал, что заслуживал такой торжественной и официальной похвалы. Первые слова доктора Ламберта привели меня в еще большее замешательство. ’’Господин Хаммер, вас пригласили сюда для объяснения, почему вы не заслуживаете исключения”.

’’Исключения?” — выдохнул я.

”Вы рисковали жизнями матери и младенца при опасных обстоятельствах. Вы должны были вызвать штатного доктора или работника факультета. Кто дал вам право принимать тяжелые роды, не имея опыта?”

Я был настолько поражен, что мог с трудом отвечать. ”В диагнозе и истории болезни не было никаких указаний о том, что беременность ненормальная”, — ответил я.

’’Как только вы выяснили, что роды идут с осложнениями, вам следовало немедленно вызвать помощь”, — ответил доктор Ламберт.

”В доме не было телефона, — запротестовал я. — Кроме того, я понимал, что у меня нет времени. Если бы я стал ждать помощи, ребенок бы задохнулся”. Однако это не помогало.

’’Вам следовало гораздо раньше определить, что роды проходят ненормально, тогда у вас было бы достаточно времени, чтобы вызвать опытного акушера”. Несправедливость обвинения настолько меня разозлила, что я сменил защиту на нападение.

’’Доктор Ламберт, эта женщина находилась под наблюдением ваших сотрудников в течение нескольких месяцев. Если они не смогли определить, что ребенок находится в ненормальном положении, почему вы думаете, что такой новичок, как я, может сделать это за одну минуту?”

Теперь настало время оправдываться декану и членам его факультета. Они были вынуждены признать несправедливость своего обвинения и послали меня обратно в класс. Я вышел из кабинета, потрясенный допросом, но довольный, что хотя бы однажды мой агрессивный характер помог мне повысить голос, когда это было нужно.

Хотя я окончил колледж с отличием, последние месяцы учебы были особенно трудными. Помимо работы в фирме, мне теперь приходилось часто ездить в тюрьму ’’Синг-Синг” на свидания с отцом. Благодаря автострадам и быстрым машинам, на такую поездку сегодня уходит не более полутора часов. В 1921 году она занимала большую часть дня.

Визиты к отцу в тюрьму чуть не стали причиной провала на последних экзаменах, что означало бы потерю всякой надежды на медицинскую карьеру.

Однажды мне пришлось пропустить лекцию доктора Лоба по фармакологии, так как она приходилась на день свиданий. Доктор Лоб хромал на одну ногу, был очень капризным и суровым со студентами. Его выпускной экзамен считался самым трудным. Я очень много работал, готовясь к его предмету, но мне приходилось полагаться только на учебники.

Когда на экзамене были розданы листки с вопросами, я пробежал глазами свои вопросы и, стараясь подавить панику, в ужасе понял, что не смогу ответить ни на один из них. Лоб составил их по одной из последних лекций, которую я пропустил.

Что мне оставалось делать? Было очевидно, что я обречен на полный провал.

Просидев несколько минут за партой, я закрыл книгу и вышел из аудитории. Уныло плелся я по Центральному парку. Как всегда в летнюю сессию, стояла прекрасная погода. Я нашел большой камень и лег на его вершине, чтобы обдумать свою проблему. Этот камень до сих пор лежит все на том же месте и, проезжая мимо, я всегда смотрю на него со смешанным чувством.

В конце концов, я решил, что делать. На следующее утро я отправился в лабораторию доктора Лоба. Он сидел один, проверяя работы вчерашнего экзамена. ”Я отдаю вам свое будущее”, — сказал я ему. И рассказал всю правду — что я пропустил важную лекцию, так как должен был ехать в ’’Синг-Синг” на свидание с отцом.

Он выслушал меня, не говоря ни слова. Затем, внезапно повернувшись, взял со стола вопросник и протянул его мне. ’’Вот, возьмите, подготовьтесь, а затем приходите писать ответы”.

За вечер я нашел все материалы, а утром, быстро ответив на все вопросы, отдал экзаменационный лист доктору Лобу. Он поставил мне отличную отметку по фармакологии. Тем самым он не только спас меня от провала. Кто может предсказать, что могло произойти, если бы я не сдал выпускных экзаменов? Не уверен, что в то время я смог бы вынести такое разочарование.

Во время выпускных экзаменов возникло еще одно затруднение. Я легко написал работу по офтальмологии. Дэниэл Мишель вел очень хорошие записи, и я выучил их наизусть. Поэтому с самой работой никаких трудностей не возникло. Неприятности начались после того, как я ее закончил.

Студентов просили на первой странице написать имя читавшего курс профессора. Я не был ни на одной лекции и, естественно, не знал имени профессора. Поднявшись со стула, я подошел к одному из инструкторов, стоявшему в черном одеянии сзади в зале и наблюдавшему за студентами. ’’Могли бы вы сказать мне имя профессора, читавшего этот курс?” — спросил я его. Инструктор посмотрел на меня очень странно и затем произнес имя. Вернувшись к своему столу, я написал его на своей экзаменационной работе и покинул зал.

Однако странный взгляд инструктора взволновал ’меня. Подойдя к одному из сокурсников, стоявшему в коридоре, я спросил: ’’Скажи, пожалуйста, как фамилия инструктора, стоявшего сзади в зале?” Сокурсник назвал его имя. Это было то же самое имя, которое я написал на своей работе. Итак, я спросил профессора офтальмологии имя профессора офтальмологии.

За четыре года учебы у меня была одна тройка — по хирургии из-за того, что мне пришлось пропустить очень много операций. Остальные отметки были в основном пятерки и несколько четверок. Уважаемый член факультета, доктор Моррис Диннерштейн, назвал меня ’’самым многообещающим” студентом выпускного класса.

Мне предложили ординатуру в больнице Бельвю по бактериологии и иммунологии, которые меня особенно интересовали.

Ординатура в этой больнице считалась самой желанной наградой для выпускников Колумбийского университета. Каждый год предоставлялось только два места, одно по хирургии и одно по общей медицине. Быть выбранным считалось огромной честью. Я очень удивился, увидев свое имя против одной из позиций. Но ведь я сделал все возможное, чтобы заслужить эту награду.

Ординатура начиналась в январе 1922 года. Я окончил институт в июне 1921 года. У меня оставалось почти шесть месяцев, и я решил покончить с бизнесом и посвятить себя научно-исследовательской работе в области медицины. Я с детства мечтал стать врачом, партнером отца.

Я не мог придумать, чем бы пока заняться, когда однажды мне в голову пришла мысль, которая поставила все на свои места. Теперь я знал, что мне делать и куда ехать.

Мир только что потрясли появившиеся в прессе истории об ужасном голоде и разрухе в России. Несмотря на явные преувеличения, было совершенно очевидно, что сотни тысяч жертв голода устремились с сожженных восьминедельной засухой полей в приволжские города и что в этом районе свирепствует тиф.

Читая об этом, я принял решение, которому было суждено ознаменовать поворотный момент всей моей жизни.

Я решил ехать в Россию и применить свои медицинские знания, помогая жертвам эпидемии тифа. Может быть, мне также удастся получить сто пятьдесят тысяч, все еще причитавшиеся нашей фирме за лекарства и нефтяное оборудование.

Я чувствовал также, что это решение порадует отца. Россия была страной, где он родился, а после революции - страной, осуществлявшей его политические мечты. Я смогу стать его глазами и ушами, посылать в ”Синг-Синг” письма с описанием всего, что там происходит.