Из-за отсутствия точной информации я советовал проявить осторожность. Очень важно, говорил я, реально смотреть на вещи и не предаваться мечтаниям. По крайней мере, в настоящее время Черненко является тем человеком, с которым нам следует научиться иметь дело, и бессмысленно строить предположения о том, кто станет его преемником, пока он еще у власти.

Я соглашался, что Горбачев является интересной и сильной фигурой, однако считал, что нам следует сосредоточиться на решении жизненно важных международных вопросов, а не обсуждать покрой его костюмов и улыбку его жены.

Новый год застал меня в плохом настроении. Усилия мои, казалось, не приносили никаких результатов. Москва не публиковала никакой информации в связи с моими предложениями, и, несмотря на неустанные усилия, дверь Белого дома оставалась закрытой.

Между тем я снова приехал в Вашингтон, чтобы во второй раз присутствовать на приведении к присяге Рональда Рейгана. Случилось так, что это утро оказалось одним из самых холодных дней в Вашингтоне. Ветер дул с такой силой, что через пятнадцать минут пребывания на улице можно было отморозить щеки. Организаторам не оставалось ничего другого, как отменить церемонию на открытом воздухе и проводить ее в теплом здании Капитолия.

Получить приглашение на церемонию в Ротонду было очень трудно, поэтому некоторые из моих друзей, увидев меня, начали подтрунивать. „Мне следовало бы знать заранее, что я вас здесь встречу”, — сказал Боб Дойл, представитель большинства в сенате. Эдвард Кеннеди напомнил, что я сидел рядом с ним в ложе для сенаторов, когда Рональд Рейган первый раз приводился к присяге в январе 1981 года. „Познакомьтесь со сто первым сенатором Соединенных Штатов”, — сказал он, представляя меня одному из своих удивленных коллег.

После церемонии, по дороге в аэропорт, как это часто случалось со мной в последнее время, мне снова пришло на ум, насколько Вашингтон и Москва похожи друг на друга. Прежде всего, погода. В это утро озаренный солнечным светом и сверкающий блеском разбрасываемых ветром снежинок Вашингтон очень напоминал утреннюю январскую Москву. Сходство распространялось на замерзшие реки, рассекающие оба этих города, и окружающие город холмы, густо покрытые лиственными и хвойными деревьями.

Оба города являются величественными архитектурными памятниками громадной политической силе и стремлениям, и при этом не следует забывать, что оба они — столицы государств, созданных революцией. Даже меховые шапки дорожной полиции в Москве и в Вашингтоне одинаковые. Думая обо всем этом, я внезапно понял, что жители этих двух городов и понятия не имеют, сколько у них общего.

Проходил январь, настроение мое не улучшалось. Что еще мог я сделать, чтобы разрушить стену безразличия и самодовольства, преграждавшую путь к встрече на высшем уровне?

И наконец, в конце дня 29 января, когда я работал в своем кабинете в Лос-Анджелесе, наступил один из самых замечательных и приятных моментов года. Один из моих сотрудников позвонил по внутреннему телефону и спросил, видел ли я сообщение Ассошиэйтед Пресс из Стокгольма. Я еще не просматривал газет.

„Я думаю, доктор, это очень важно. Хотите, я его вам прочту?”

„Хорошо”, - сказал я.

„Это информация Дэвида Мейсона, она датирована сегодняшним днем и начинается так: „Сегодня Советский Союз открыл первое в этом году заседание Конференции по европейской безопасности тридцати пяти стран предложением подписать соглашение о неприменении первыми военной силы...”

„Что?” — сказал я.

„Минуточку, доктор. Послушайте дальше. Советский посол Олег Гриневский зачитал это предложение делегатам, представляющим Соединенные Штаты и Канаду, Советский Союз и все европейские страны, за исключением Албании. По предложению Гриневского все страны Варшавского пакта во главе с Советским Союзом и все страны НАТО во главе с США возьмут на себя обязательство не применять ядерное или обычное оружие и таким образом полностью отказаться от применения военной силы друг против друга”.

„Это же ваше предложение, доктор, - сказал мой коллега. - Черненко просто официально представил его конференции”.

В этом не было никакого сомнения — столь важный политический шаг мог исходить только от Политбюро по прямому указанию самого Черненко. „Может быть, теперь дело пойдет быстрее”, - сказал я.

Поиски путей лечения рака

Тем временем я продолжал добиваться осуществления своей второй заветной мечты — найти способ лечения рака.

В течение многих лет я раздавал десятки миллионов долларов на различные важные дела, но сердце и ум мои занимали только две цели: установление мира на земле и лечение рака. Однако это не помешало множеству людей писать мне с просьбой о деньгах.

Недавно я вытащил наугад дюжину писем, типичных для моей ежедневной почты. Один итальянец просил помочь „легально и честно достать для него двадцать миллионов долларов, чтобы он мог создать организацию, целью которой будет помогать людям в условиях крайней необходимости. Это очень срочно”.

Мой заботливый корреспондент не утруждал меня подробностями своего предложения. Он просил только перевести эти деньги на его счет в Лугано или в Нью-Йорке. В благодарность он предлагал мне свою жизнь и кровь. „Я буду оказывать вам повсеместную помощь как брат или отец — хотите, чтобы я стал вашим отцом или братом?”

Следующий корреспондент выражал трогательную заботу о моем благополучии. Он писал: „Вчера вечером мне приснился очень необычный сон. Он касался вас. Я видел, как рухнула ваша финансовая империя и вы понесли значительные потери. В своем сне я искал возможность помочь вам, но ничего не смог сделать. Затем голос сказал мне, что, если вы окажете мне помощь, то ваши потери сведутся на нет и увеличится срок вашей жизни”.

Этот добрый человек только просил денег на дом. Он предусмотрительно приложил к письму номер своего счета в Национальном банке и проставил нужную ему сумму — 100 тысяч долларов.

Думаю, он был известным клиентом этого банка. Подпись гласила „Король Израиля и мессия всей израильской земли”.

Следующее письмо от зубного врача из Женевы также было полно забот обо мне: „Дорогой сэр, — писал он, — ваше время дорого, поэтому я буду краток. Я хочу одолжить у вас 650 тысяч долларов сроком на 13 лет. Я могу отдавать вам по 50 тысяч в год. Это позволит мне поменять профессию, и я смогу продолжать работать для своей семьи”.

Непонятно, почему так уж плохо оставаться зубным врачом в Женеве?

Следующее письмо было очень необычным, таких я еще не получал. В нем мне предлагали деньги. Мой корреспондент рассказывал, что недавно читал статью обо мне в немецкой воскресной газете.

„В этой статье говорится, — писал он, — что вы живете в доме из двадцати комнат. Я с семьей собираюсь провести часть отпуска в этом году в Соединенных Штатах и 3 июля прилетаю в Лос-Анджелес. Когда я читал статью, меня осенила идея попросить у вас разрешения провести одну ночь в одной из ваших двадцати комнат перед поездкой вдоль берега океана. Безусловно, я готов заплатить что положено за одну ночь”.

Это было для нас ново. Раньше никто не принимал нас с Френсис за владельцев меблированных комнат.

Не знаю почему, но самое большое количество странных просьб поступает из Германии. Может быть, в этой стране чудесного возрождения экономики дела идут не так хорошо, как мы думаем. Вот, например, поистине впечатляющее письмо на гербовой бумаге от бесцеремонного корреспондента в Эссене.

Письмо безукоризненно написано на прекрасной бумаге, больше пригодной для печатания крупных денежных купюр. Начинается оно так:

„Это письмо содержит исключительное и поистине уникальное предложение деликатного характера.

Один немецкий аристократ попросил меня найти клиента, заинтересованного в приобретении его титула для установления светских связей или заключения сделок.

Вышеупомянутый аристократ носит титулы принца, князя и графа.

Приобретение этих трех титулов возможно путем усыновления, женитьбы или по контракту при использовании их для деловых целей”.