Мысли о виселице, которую он обошел за улицу, Винсент привычно отогнал. В Крайней деревне давно никого не казнили, этим она ему и нравилась. Редко кто совался на самую границу Пустоши. Преступников небольшая, вдали от торговых путей деревенька почти на самом Юго-западе не интересовала, а ученые, те, что еще каким-то чудом выжили, предпочитали селиться на Северо-востоке. Говорят, там даже была база оппозиции. Впрочем, будь там правда такая база, ее бы уже не было…

Дразня тяжелую головную боль и беспокойный разум, шериф добрался до конюшни, где стояли их с Джерри лошади. Тюремная изба чернела старым брусом чуть дальше, на фоне свежего снега похожая на прошлогодний гнилой гриб. Такой бы раздавить сапогом, вмять посеревшую, полную червей шляпку в мокрый дерн…Откуда брались подобные мысли, шериф предпочитал не думать, по крайней мере, днем.

В конюшне остро пахло аммиаком - никто не убирал денники. Вороная кобыла, уже десять лет носившая на себе Винсента, зафыркала и принялась демонстративно рыть грязную солому. Шериф даже застыдился, признавая, что оставлять верную скотину топтаться в таком стойле не следовало, но вообще-то убрать конюшню должен был Джерри. Еще утром.

Серого мерина в стойле не было. Уздечка и седло тоже отсутствовали. Винсент нахмурился и твердо решил заняться воспитанием, когда мальчишка объявится. Потом сам почистил кобылу, подбил денник и перерыл сваленную в углу упряжь, отобрав ту, что следовало починить. Потрепал кобылу по подставленному носу, выбрался во двор. Там понял, что с удовольствием сгребет снег сам, пусть и беспокоит спина.

Если это позволит объяснить себе нежелание возвращаться в тюремную избу к молчащему, странному человеку, шериф согласен потерпеть и колкую боль в пояснице, которая непременно появится вечером.

После пары проходов пихлом решимости поубавилось. Спина должна была разболеться к ночи, а вот растревоженная головная боль немедленно стиснула виски, ввернулась в усталый мозг тысячами раскаленных болтов. Шериф привалил пихло к крыльцу, смахнул с перил снег, обтер лоб мокрой и холодной от снега рукавицей. Взгляд случайно упал на окно, и Винсент сначала не поверил в то, что видел. Замер, боясь спугнуть, так, будто что-то значило это маленькое проявление жизни. Арестант забрался на подоконник, сдвинув герань, и смотрел на улицу сквозь занавеску.

Винсент запоздало осознал, что все еще держится за голову так, словно она тяжелее всего его тела, и стоит отпустить – непременно укатится в снег, под крыльцо. Стало неприятно, шериф рванул дверь, ворвался в избу. Неуместный, глупый гнев булькнул в горле и успокоился так же быстро, как и возник.

Доктор сидел уже на топчане, подобрав под себя ноги. Руки лежали на коленях, тонкопалые, бледные, с черной кровью под отросшими бесцветными ногтями. Шерифа уже и эта перемена позы порадовала, но спросить, будет ли заключенный кушать, не решился. Напротив, сделал вид, что ничего необычного не замечает, громко отодвинул стул и рухнул на него, так и не скинув сапоги. В ногах стало мокро, головная боль от духоты только усилилась.

Доктор молчал.

Винсент тоже молчал, гипнотизируя тяжелый чайник с травяным отваром, словно бы тот, послушавшись мысленного приказа, перелетит с полки на печку и подогреется. Наконец, убедившись, что силой мысли предметы передвигать у него не получается, Винсент встал, проделал желаемое, а заодно избавился от сапог и дубленки.

- Какое сегодня число?

Голос был мягкий и слишком старый для своего владельца. Винсент медленно повернул голову в сторону отгороженной в избе камеры. Врач не двигался. Как будто и не он только что впервые  за два дня подал голос. Нет, на вид лет тридцать-тридцать пять, хоть и седой. Шериф припомнил, что монголоиды выглядят младше своего возраста, но не настолько же. Голос заключенного выдавал в нем винсентова ровесника, мужчину, которого вот-вот начнут называть дедушкой.

- Пятое ноября, - ответил шериф. – Тебя привезли третьего с утра.

- Знаю, - согласился доктор.

Шериф подошел к самой загородке, привалился к доске лбом.

- Может быть, тебе нужно чего?

Винсент ожидал услышать тишину, но вместо этого заключенный попросил чего-нибудь съестного и горячего отвара. Шериф удивился, внезапно же тот ожил, но просьбы принялся исполнять, тихонько радуясь. Мысли о том, куда все-таки подевался Джерри, отошли временно на второй план.

3

К утру метель окончательно улеглась. Сугроб стал глубже вдвое, сверху он был мягкий, а в середине осталась чуть подтаявшая накануне корочка. Каждый шаг лошадей сопровождался приятным хрустом.

Впереди ехали Сид и Билл, а Ричи слушал, о чем те беседовали, с болезненным интересом, но предпочитал не вмешиваться.

- У тебя интересное имя.

Сид неопределенно угукнул, словно не понимая, что может быть интересного в коротком, всего из трех букв имени.

- Вот ты почему его выбрал? – настаивал Билл.

- Какое отец дал, такое и ношу, - наконец, выговорил Вереница. – Ничем не интереснее твоего, на мой взгляд.

- Это как посмотреть. У меня – имя себе как имя, с самого Этого такое. Раньше меня по-другому звали, конечно же. А ты неужели после Этого имя не менял?

Ричи вздохнул. Он родился всего за год до Этого, и всю жизнь его звали Ричи. А вот Билл, судя по его виду, и правда достаточно старый, чтобы семнадцать лет назад выбрать себе новое имя и отказаться от фамилии. Многие так поступили в знак того, что выжили. А кто-то тогда крестился. Результат один.

- Незачем мне его менять, - безразличным, очень ленивым голосом сообщил Вереница. – Я Сидом родился, им и помру когда-нибудь.

- Дело твое, - сдался Билл. – Просто имя такое…

- Какое? – подал голос Ричи, не выдержав мучений компаньона.

В этом был весь Сид. В спокойном состоянии он ненавидел болтать попусту, предпочитая путешествовать молча. Компанию Ричи терпеть как-то научился, даже играл с ним в слова, и временами еще общался со своей кровожадной лошадью. Но говорить о вещах, столь мало значащих, Вереница просто ненавидел.

- Ну, был тысячу лет назад такой герой, - объяснил Билл. – В Испании. Его как раз Сидом и звали. Вернее, это прозвище такое было, на самом деле как-то по-другому. Сид – это значит победитель.

- Надо же, - буркнул Вереница.

- А где была Испания? – спросил Ричи.

- Ну, парень, - на это у работодателя, увязавшегося с ними до Последнего хутора, слов не нашлось. – Я же так, слышал просто. Шериф один рассказывал, он больно ученый. А я что, я так. Там услышал – тут рассказал.

- Это уж точно, - подтвердил Вереница и спрятался в вороте дубленки, послал вперед Изверга, тот хрюкнул и в пару прыжков вырвался корпуса на три вперед. Теперь Биллу, возникни у него снова желание порассуждать о всякой чепухе, пришлось бы общаться со спиной, карабином и косичкой Вереницы, да еще с широким, покатым задом Изверга.

Ричи поторопил кобылу, чтобы поравняться с Биллом.

- А все-таки? – почти жалобно спросил он. – Вы тоже что-то знаете, да?

- Маленько, - признался Билл. – А ты про что хотел спросить, парень? Про Испанию что ли?

- Не знаю, - честно сказал Ричи. – Можно и про Испанию.

- А, что про нее говорить-то. Была когда-то, а сейчас нет. Насколько мне известно, южнее Крайней Деревни уже никого живого не осталось до самого моря. И за ним, скорее всего, тоже. Шарахнуло-то основательно…

- Эй, вы, хорош трепаться! – грянул голос Сида.

Вереница уже скакал обратно к ним.

 – Тут волки пожаловали.

- Волки остались, - запоздало поправил Ричи и расстроился.

Чем дальше, тем меньше ему нравилось происходящее. Сначала метель, потом Сид словно шипами порос – очень уж подозрительно себя вел, а теперь вот и волки появились. Хорошо бы еще обычные, а не коричневые мутанты с Юго-запада.

- Серые, - словно отозвавшись на его мысли, сказал Сид.

Если и были времена, когда волки не нападали на людей, Ричи их уже не застал. Его и самого не раз пытались сожрать. Если стая действительно большая, то нападет, не колеблясь, даже на троих здоровых мужчин.