Его потащили на виселицу. Руки оставили связанными, ногами же он имел возможность перебирать, то попадая, то не попадая в такт шагов проводников.

- Топай, - порекомендовали ему и легонько подтолкнули в спину.

Идея одними ногами устроить драку с десятком вооруженных людей, обступивших его плотным кольцом, у Вереницы даже не возникала.

- Поздно молиться, - проворчал один из проводников, подталкивая Сида к стопочке дров, изображавшей лестницу.

- Никогда не поздно помолиться, - рассеянно поправил Ворон.

Сид едва слышно хмыкнул, поднялся и ступил на эшафот.

Со стороны это выглядело так, словно Вереница ничего не видел или, может быть, у него просто были настолько кривые ноги. На деле же Сид изо всех сил пытался не потревожить раньше времени испорченную опору.

Повисло молчание, оно было тяжелым, как запах прелой шерсти. Священникам явно не хотелось особенно усердствовать, ведь казнь была куда менее показательной, чем ожидалось. Кусок степного мусора вместо проклятого ученого.

Вереница криво без опаски улыбался. До колоды оставалось шага полтора, до опоры – где-то столько же, и он даже представлял, в какую сторону. Периодически накатывал соблазн что есть дури по ней врезать, но Сид собирался жить.

Под весом палача эшафот скрипнул. Вереница обмер и поскорее забрался на колоду, чуть ли не сам потянул к петле голову. То, что это может показаться подозрительным, беспокоило его куда меньше, чем вероятность слишком ранней аварии на виселице.

Перед носом болталась петля, от веревки пахло смолой, хлевом и почему-то самогоном. В толпе перестали жевать.

- Бывай, - беззлобно сказал палач, подходя к колоде.

Сид застыл от напряжения. Наверное, это было естественное для висельника состояние.

Ощущение петли на шее было мерзостным, ведь шарф с него предварительно сняли. Толпа перед глазами исказилась в серое осеннее море, которого он никогда не видел.

- Все там будем, - отозвался Сид и понял, что голос у него вовсе не спокойный.

И даже запаниковал. Потому что опора могла и не сломаться, а казнь -пройти как положено. Петля уже на шее, бежать давно и бесповоротно поздно.

- Верно, но есть определенный выбор, - уточнил палач, поправляя петлю.

Сиду подумалось, что после смерти он попадет в белый коридор.

- Даже несколько, - Вереница выдавил улыбку. В груди что-то проворачивалось, диафрагма сжалась в комочек.

- Два, - поправил палач. – Ну, я закончил. Молись, сын мой.

- Два, - согласился Вереница, имея в виду совершенно другое.

Сломается или нет. Сломается – может быть, жизнь, нет – однозначно смерть. А что потом, в сущности, не так уж важно.

Палач встал у него за спиной, изготовившись выпнуть колоду из-под ног спешно и на всякий случай прощавшегося с белым светом Сида. Ждал знака от Ворона.

- А точно того вешаем? – поинтересовался у отца Аманесьо вынырнувший из толпы мужчина. Вереница чувствовал запах ружейного масла и пороха, а еще запах старости.

- Свидетелей предостаточно, - тихо ответил Ворон. Гораздо тише, чем его спросили. – Беспредметно, шериф. Лучше успокойтесь, а не то я вспомню, как вы пытались выдать себя за упущенного вами Рэя Аркано. Полагаю, это был результат принуждения со стороны проводников Джо и Януша, ведь так?

Шериф долго молчал, а потом согласился.

Сид его вспомнил и даже порадовался – вот еще одна жертва внезапного доверия к Аркано. А ведь тот, помнится, просил позаботиться о шерифе. Только на виселице оказался сам Вереница, и тому очень интересно, кто потом позаботится о его теле. Была в некоторых поселениях дурная традиция оставлять висельников в качестве гостинцев для летающих волков.

- Аминь, - дал отмашку отец Аманесьо.

Шериф тяжело выдохнул.

Вереница решил, что это очень хорошо, что ему на голову не напялили мешок. В мешке не так бы мерзли уши, зато до последнего он хоть что-то сможет видеть. Очень хотелось вдруг придумать, как выжить со сломанным петлей позвоночником. Идей не было.

- Не серчай там на меня, - тихонько добавил палач и вдарил по колоде.

У Сида махом выбило из груди весь воздух, перед глазами потемнело, потом исчезло все, а затылок и спину обожгло резким ударом.

Дышать он не мог. Двигаться тоже.

Опора не сломалась. Его вздернули. Сколько же осталось…

Из толпы, громкий и единственный, донесся крик:

- Бог помиловал!

Вереница, готовый уже помирать, насторожился. Попробовал вдохнуть – оказалось больно, особенно в пережатом веревкой горле.

- Бог помиловал, веревка порвалась! – поддержал другой голос, кажется, шерифа.

- Бог милостив! – поддержал какой-то мальчик.

А потом это стали повторять многие. Кто-то вполголоса, наверняка, опасливо и с надеждой поглядывая на соседей – а скажут ли они. Кто-то громко, радуясь возможности показать себя. Кто-то отчаянно, с таким остервенением, словно сам валялся возле эшафота в снегу с обрывком петли на шее.

Его подняли.

Вереница, почти уже лишившийся и нюха и сознания, идентифицировал спасителей как большого пьяного мужика, худого больного мужика – то есть шерифа и мальчишку. Священники держались в стороне.

- А ведь правда, - сказал палач Ворону.

Ворон пока молчал.

- Тут будет бунт, если его снова вешать, - напомнил староста, поскорее переваливая разбойника себе на плечо.

- Будет, - поддержал шериф. – Вы на них посмотрите.

Сид и сам прекрасно слышал, что толпа разошлась не на шутку.

- Запереть этого, - наконец, вынес вердикт отец Аманесьо. – Потом с ним разберемся. С богом нельзя спорить, так ведь, шериф?

- Воистину, отче, - согласился тот.

Сид улыбнулся и все-таки потерял сознание. Последней его мыслью было, что из тюрьмы он убежит, а может быть, его даже выпустят.

16

    Когда староста убрался спать в избу, уже окончательно рассвело, и Крайняя деревня походила на площадь после ярмарки – на улицах было грязно, снег пестрел объедками, с которыми деловито разбирались сбежавшие со дворов псы. Шериф дремал, опустив голову на сложенные на столе руки. Джерри ворочался на печке. В камере сидел Сид Вереница и прижимал к шее завернутый в тряпицу кусок льда, выломанный в забытой осенью бочке.

Камера была заперта, и сбегать ему не предлагали.

- Пока тут ты в более выгодном положении, чем у отца Аманесьо. Этого достаточно? – спросил шериф, устраивая на двери камеры амбарный замок.

Сид кивнул. Что говорить шерифу, который действительно оказался человеком правильным, пока было не ясно. Разве что привет от Аркано передать, но и это лучше не прямо сейчас.

- И уясни сразу – спасать тебя не входит в мои обязанности. Так что сиди тихо и помни, что не так-то легко было выторговать твою тушу у святых отцов. Они, видишь ли, подумывали проверить божью справедливость еще раз.

- Распятием что ли? – вяло поинтересовался Вереница.

Шериф хмыкнул и больше с разговорами к несостоявшемуся висельнику не приставал.

Тот лежал на лавке и просто радовался, что остался жив.

 В тюремной избе было тепло, пахло деревом и отваром, кожей сбруи и ружейным маслом. Веренице было уютно, и постепенно, утомленный до предела событиями ночи, он уснул.

А когда открыл глаза, увидел удивительно четкие очертания подтаявшего, а потом снова замерзшего снега прямо перед носом. Это не совсем лед, он вроде бы ничем не отличается от простого снега, но сверху похож на корочку пирога и больно режет прильнувшую к нему щеку.

Вереница повернул голову и обнаружил, что у него на шее все еще болтается уродливым галстуком обрывок петли.

Снег колол щеку, из разрезанного острой льдинкой уголка рта сочилась кровь. Ее вкус  Сид чувствовал и на языке, а воздух вокруг состоял, кажется, из одного единственного запаха – гари.

Вереница подумал, что Крайняя деревня горит, а, судя по тому, как густо тянет паленым, уже догорает. Перед глазами выстроились неровные ряды обугленных печей с упертыми в небо трубами.  Сид почти увидел их, а потом спохватился – не может он ничего видеть так четко. Печи не убрались, но как будто помутнели. Сид решил, что так лучше.