- Не поймали? – уточнил Джерри сварливо. Мальчик все еще отряхивал от снега свою шапку.
- Не поймали, - подтвердил Йохан. – Да и не очень ловили, как я понял. Но как же бесит эта клоунада, кто бы знал.
- Я знаю, - себе под нос признался Винсент.
- О-ой, где тут старшой? – донеслось от виселицы, которую уже закончили обметать от снега.
- Иду! – крика у Йохана не получилось, сорвался на пьяный хрип.
- Маразм, - прошептал шериф. – Пьяный староста, не казнь, а нелепица.
И ничего не изменилось с прошлого раза. Точно такие же огромные глазищи у Джерри, и также крепко он цепляется за рукав шерифовой дубленки, и даже прежний староста тоже надрался. Винсент протер глаза.
Все осталось на прежнем месте.
- Скажи, что он на тебя напал, - порекомендовал, уходя, староста.
- И на меня тоже, - поддержал Джерри.
Шериф промолчал.
Начиналась казнь. Виселицу подсветили, не фонариками, конечно, но четырьмя большими факелами. Они выхватывали из редеющей темноты мерзлые доски настила, рясы собравшихся священников и край саней. Тело, лежавшее там, тихонько постанывало и каталось с боку на бок, обхватив себя руками так, словно пыталось что-то выкашлять.
- Правда умалишенный, - вспомнил палач то, как представил ему Ричи своего напарника.
- Ему же лучше, - вздохнул протолкавшийся через толпу староста.
- Пьянство – грех, сын мой, - напомнил Ворон.
Отец Аманесьо выглядел заспанным, а может быть, и не спавшим вовсе. Что-то его беспокоило куда сильнее, чем казнь очередного мелкого бандита. Точнее, казнь его не беспокоила вовсе.
Наблюдавший из дальних рядов Януш увидел неподалеку от себя шерифа, сплюнул и решил, что на казни ему делать больше нечего. Если Винсент был на свободе, значит, выгадать что-то из этой хитрой ситуации уже вряд ли удастся. И ведь говорил же он Джо…
Вспомнив, наконец, и о Джо, Януш зашагал к тюремной избе.
О чем говорил в белом коридоре с Адрианом, Сид не запомнил. Он болезненно щурился на свет многочисленных факелов, в нос била вонь жженых тряпок, и очень трудно было сообразить, что происходит. Он отослал Аркано, а сам решил немного подождать – может быть, станет лучше. Но лучше не становилось, а потом сделалось совсем худо. Изверг куда-то понес его, и…
Постепенно светлеющее небо заволокло облаками. Явно собирался снег и возможно даже буран. И собиралось что-то значительно хуже любого бурана.
Сид слышал гомон множества голосов и еще больше запахов. Это сбивало с толку, и четкой картины никак не вырисовывалось. Он застонал – так взорвалась болью голова. Потом вспомнилось – голоса не было. А теперь, выходит, был.
Вереница спохватился. Что-то должно было исчезнуть, раз вернулась речь. Принюхиваться смысла не имело, запахи и так облепили его настойчивым роем. Он покатался, проверяя ноги и руки. Решил, что они есть и даже не сломаны, просто давно затекли, связанные за спиной. А вот ребра основательно саднили, так, будто его везли наподобие груза. Зрение тоже наличествовало – насколько это можно было сказать о его зрении.
Вереница приподнялся, как смог, и настроение у него испортилось окончательно. Над ним изогнулась новехонькая, даже не обгаженная птицами виселица, основание которой было обмотано черной материей, а на эшафоте уже дожилась колода. Если бы Сид видел получше, он бы заметил, что раньше ее использовали для рубки мяса. А так он это почуял и задался почему-то вопросом – а продолжит ли хозяин ее также использовать, когда казнь закончится.
Смотреть на виселицу смысла не имело, и Сид осторожно перекатился на другую сторону. Он лежал в санях посреди деревенской площади. Кругом были люди. Они стояли на почтительном расстоянии, но все же достаточно близко, чтобы не упустить ни малейшей детали. Казни Вереница видал не раз. От толпы сильно и остро пахло оживлением. А еще где-то рядом пахло Извергом.
Конь – это, конечно, хорошо, но сам по себе помочь хозяину он не мог.
Сид выругался шепотом и стал думать, как ему теперь быть. Выходило - он почти нормальный, не считая, что помят и связан, и что вздернут его в самое ближайшее время. На той самой виселице, которую он накануне испортил.
Его веса будет вполне достаточно, чтобы наполовину перерубленная опора, одна из тех двух, что поддерживали плохо закрепленную в эшафоте балку, обломилась, и виселица вместе с висельником сработала, как колодезный журавль.
Выживет ли при этом болтающийся в петле, оставалось пока не выясненным. Впрочем, проверять идею на себе Вереница как-то не собирался, но теперь, когда вышло именно так, он беспокоился только о двух вещах. Первой было то, что испорченную доску вполне могли заметить и заменить новой, а по запаху подрубленная опора от неподрубленной не отличается. Второй же было то, не навернется ли с покосившейся виселицы уже его труп со сломанной шеей.
Еще было до ужаса интересно, а что делать дальше, после того, вернее, если уловка все-таки сработает. Сид решил думать, что сработает обязательно, потому что мысли о том, что его казнь может пройти как следует, вызывали непонятное желание выкатиться колбасой из саней и удирать хоть ползком, словно дождевой червяк с дороги.
Но так - заранее проигрышный вариант, потому что Сид захотел еще пожить. Это было очень глупое в такой ситуации и очень правильное желание.
Сид, уверив себя, что виселица обязательно развалится, успокоился и стал ждать, когда все начнется. Лежать в санях было почти приятно, и даже тепло, хотя ноги у него все же занемели. Вереница принялся ими шевелить, чтобы в случае чего не ковылять, а бежать на полной скорости.
И он никак не мог перестать думать о том, что будет, если бежать придется с переломанной шеей.
Смотреть на свет было больно, и Сид закрыл глаза.
Запахи переплетались цветными волнами и складывались в причудливые, словно безумным художником написанные полотна. Вереница лениво читал их, удивляясь однообразию деревенской жизни.
С окраин пованивало навозными кучами, а свинарников в этой деревне было ровно восемнадцать, и еще кто-то приволок с собой на казнь кусок свежего капустного пирога, а теперь жевал, и наверняка, нетерпеливо поглядывал в сторону виселицы, прикидывая, что случится скорее – спляшет на ней разбойник или закончится кусок пирога. Запах алкоголя, выпитого и не выпитого, витал вокруг, и был особенно сильным совсем неподалеку. Большущий, насквозь пропотевший мужик стоял рядом со священниками и что-то им доказывал. Вереница не вслушивался в слова, но речь шла о вещах, совершенно его не касавшихся.
Сигнал к началу собственной казни Сид в итоге едва не проспал. Он впал в состояние не то дремы, не то оцепенения, и когда его подхватили под руки и поставили на ноги, разбойник и бандит Вереница сонно щурил глаза и болтался, словно тряпочный.
Суть своего приговора, а заодно и молитву, призванную искупить многочисленные грехи, Сид слушал вполуха.
Ему казалось, что он смирился – в этой ситуации выбор, касавшийся его драгоценной и единственной жизни, будет делать не он. И даже не дурацкий туман из белого коридора, даже не странный доктор Адриан. Деревянная опора виселицы, которую может быть заменили, а может быть, и нет.
Чтобы отвлечься, Сид перешел к изучению расположения союзников. Один был точно, он фыркал и переступал с ноги на ногу, отчего державший его в поводу фермерский мальчишка ездил по снегу и покрикивал. Изверг был в хорошей форме и игривом настроении.
А были ли еще?
Как Сид и надеялся, что ни Аркано, ни Ричи на казнь не потащились.
Он удивился сам себе и прослушал заключительные слова молитвы. Оказывается, Аркано был уже настолько важен, что спасти его стало первостепенным делом. Почему? Только из-за того, что он чем-то напоминает этого Адриана из белого коридора? Только потому, что вызывает необъяснимое желание доверять?
Сид никогда бы не посчитал это достаточным. Он решил, что просто его дурной дар, эти сны и беспокойные предчувствия, как-то отзывались на Аркано, и вот результат. Только не время об этом думать, совсем не время.
