Я делаю это для своих детей и внуков. Пусть помнят, какой у них был отец и дед…

Мой дед по отцу рос в Литве в довольно бедной семье, занимавшейся обработкой кожи и меха. Бизнес был не очень доходный, но тем не менее они как-то сводили концы с концами. Жили, естественно, не в центре города, а где-то на опушке леса. Отец рассказывал, что однажды ночью дед увидел в окно мчащиеся кибитки, явно убегавшие от преследования, и из одной из них выпал какой-то ящик. Когда кибитки умчались на огромной скорости, дед тихонько вышел из дома и подобрал его. С большим трудом ему удалось взломать одну из досок, и дед был потрясен тем, что увидел: в ящике оказались драгоценности.

Деду в то время было лет четырнадцать, но он не растерялся: поставил доску на место, палками и руками выкопал яму, зарыл в нее этот ящик и прикрыл яму мхом. Он не сказал семье ни слова и периодически навещал это место, чтобы убедиться, что клад цел и никто до него не добрался. Однажды дед заявил, что хочет учиться меховому делу в одной очень известной в тех краях школе. Его отец ответил, что денег на это нет и пусть мальчик учится дома. Тогда в один из вечеров дед раскопал клад, достал оттуда несколько изделий и принес их домой. Трудно передать, что там произошло!

Естественно, вещи были проданы, и мой дед отправился учиться в ту школу, которую он выбрал. Несколько лет учился в ней, а потом стал заниматься не только обработкой мехов, но и их продажей. Остальные драгоценности, видимо, были тоже проданы, потому что дед сильно разбогател. Впоследствии ему довелось много путешествовать по всему миру.

Торгуя пушниной, он приобрел звание чуть ли не купца первой гильдии. После его смерти осталось большое состояние, и моя бабушка по отцу смогла жить безбедно на проценты от капитала. Она была очень доброй, помогала всем родственникам, особенно в приобретении недвижимости.

Мой отец, естественно, учился в самых лучших школах, а затем в Бельгии поступил на юридический факультет университета. Каждый раз, приезжая домой, он захватывал с собой многочисленных гостей, и бабушка готовилась к их приезду с большим удовольствием.

Выдвигалось единственное условие: чтобы гости ставили спектакль и непременно с моим отцом в главной роли. Бабушка была единственным зрителем в их усадьбе. Она усаживалась в кресло и с удовольствием смотрела все эти спектакли, затем щедро награждая гостей прекрасными кушаньями.

После окончания университета отец вернулся в Литву, где начал работу молодым адвокатом. В то время, которое отложилось в моей детской памяти, он был уже широко известен в городе, и жизнь его протекала по маршруту: суд – кафе «Неринга» – тюрьма – кафе «Неринга».

Это кафе построили два брата-архитектора, и оно славилось на весь Союз своей красотой и необычностью. При постройке только на входную дверь потратили неслыханную по тем временам сумму – сто тысяч рублей, о чем писали все газеты.

В кафе «Неринга» собиралась вся литовская интеллигенция. Туда приезжали Евгений Евтушенко и Роберт Рождественский, дружившие с известным литовским художником Стасисом Красаускасом, автором рисунка головы девушки в журнале «Юность».

Однажды Красаускас, мастер спорта по плаванию, любимец московской публики и друг многих известных людей, оскорбил отца, говоря что-то нелицеприятное о евреях, подвергая сомнению холокост. Отец очень любил Красаускаса, но за эти слова так ударил огромного художника-спортсмена, что тот свалился в фонтан, стоявший в центре кафе. Некоторое время после этого инцидента они не разговаривали, но потом Краскаускас, который вовсе не был антисемитом, а просто по пьянке сболтнул лишнего, признался в любви и уважении к моему отцу.

К отцу обращались очень многие, но был один особенно любимый клиент – заготовитель, имевший постоянные юридические проблемы. Этот человек всегда очень щедро расплачивался, но отец никогда не брал деньги вперед. Он говорил: «Если я возьму деньги авансом, это будет взятка, а если потом, то это уже гонорар». Многие вильнюсские адвокаты из жадности пренебрегали этим правилом и частенько оказывались за решеткой. Мой отец, к счастью, никогда не сидел и не боялся тратить деньги, поскольку криминала за ним не водилось.

И вот однажды у клиента возникла серьезная проблема, грозившая большим сроком. Отец рискнул и вместе с ним поехал в Москву попытаться попасть на прием к Генеральному прокурору Руденко. Во время войны Руденко приезжал с проверкой в 16-ю литовскую дивизию, где отец служил. А так как отец хорошо говорил по-русски, то именно его приставили к прокурору, чтобы его развлекать и создать нужное впечатление о дивизии. Они провели вместе четыре дня. Отец был остроумен, знал много анекдотов, спиртное не любил, но, если требовала ситуация, выпить крепко умел. Все это понравилось Руденко, и он проникся к отцу симпатией.

С тех пор они не общались, но отец все-таки решил обратиться к нему за помощью. Чтобы только записаться на прием к Руденко, нужно было ждать неделю, а уж до самого приема могло пройти очень много времени. Процедура была такая: проситель идет в секретариат, берет там бланк, заполняет его и снова сдает в секретариат.

Поскольку отец был большим любителем сладостей, он всегда таскал в кармане разные конфеты. Он зашел в секретариат, подошел к секретарше, не обращая внимания на сидевших в приемной адвокатов (в основном кавказцев), ждавших своей очереди записаться на прием, и положил ей на стол три конфеты «Кара-Кум» разных фабрик. Потом сказал: «Вот три конфеты: одна московская, вторая ленинградская, третья куйбышевская. Я отвернусь, а вы сейчас снимите с них обертки и, только честно, запомните, где какая лежит. А я вам тут же скажу, какая фабрика их изготовила. Это довольно сложно, поскольку они все одинаково выглядят».

Секретарша заинтересовалась: действительно, как это можно определить? Папа откусил первую, говорит: «Это – ленинградская, барахло, никогда не покупайте». Потом так же определил куйбышевскую, назвал ее самой лучшей. Секретарша, конечно, была сильно удивлена.

Пока они болтали, у Руденко настало время перерыва, и он занимался гимнастикой. Через приоткрытую дверь Руденко отца узнал (тот обладал довольно запоминающейся внешностью: большая голова, грива седых волос), но никак не мог вспомнить, где же они встречались. Закончив зарядку, Руденко вышел и сказал: «По-моему, мы с вами где-то встречались». Отец напомнил, и Руденко сразу пригласил его в кабинет.

Когда папа вышел, его окружили ожидавшие своей очереди кавказские адвокаты: «Паслюшай, каллега, как ти папал? Сколько дал? Кому?» Эти люди просто не понимали, как можно пройти к Генеральному прокурору за три конфеты.

В конечном счете, Руденко закрыл дело отцовского клиента. Видимо, отец так все представил, что прокурору оказалось проще пареной репы решить вопрос. Как они там в Москве гуляли с клиентом и пили целую неделю, я не знаю. Помню только, что отец принес домой мешок денег, на которые можно было купить, наверное, два автомобиля «Победа»…

В 1961 году по всему Союзу прогремело валютное дело, по которому расстреляли трех человек: Рокотова, Файбишенко и Яковлева. После дела Рокотова начался процесс валютчиков в Вильнюсе, и в его рамках папа защищал супругов Резницких. Суд этот был показательным, и все понимали, что закончится он печально: либо расстрелом, либо большими сроками. Отец проводил меня в зал суда в клубе МВД, где девяносто процентов публики составляли милиционеры и гэбисты, и, когда объявляли приговор с долгим сроком заключения, они устраивали бурные овации.

Отец произнес защитительную речь, которая, по сути, не имела никакого значения, потому что исход всех дел и сроки заключения были предопределены заранее, и он об этом знал. Подзащитная Резницкая понимала, что мужу угрожает расстрел, поэтому пыталась всю вину взять на себя. «Посмотхите на него, – заявляла она с сильным еврейским акцентом.– Он вообще ничего не знал. Я ему давала пять тысяч хублей, и он с некейвой уезжал в Сочи. Он даже не подозхевал, чем я занимаюсь».