От злости на самого себя за этот идиотский спор я залпом выпил первый стакан, и мне стало как-то легче. Тогда Петя, зная мои акробатические способности, подзадорил меня: «Когда выпьешь второй стакан, пройдешься на руках». Я согласился и шлепнул второй стакан. И хотя через пару минут опьянел, все равно прошелся на руках. Выиграв этот идиотский спор, я стал оскорблять Петю и проснулся уже в комнате своей полуподвальной квартиры.

Проучившись где-то полгода, я пришел к выводу о том, что слушать лекции пять с половиной лет, наверное, хорошо, но я этого не выдержу. Решение было найдено случайно. Мне предстояло в составе второй команды выступить на соревнованиях по настольному теннису как раз в день экзамена. Кто-то подсказал, что можно через кафедру физкультуры получить в деканате направление на досрочную сдачу экзамена. Направление имело два корешка: один оставался у преподавателя, и он сдавал его в бухгалтерию и получал пять рублей за работу в неурочные часы, а второй корешок студент относил в деканат для отчетности.

Получив направление, я пошел к совершенно незнакомому мне преподавателю и объяснил, что мне нужно защищать честь университета, поэтому требуется досрочная сдача экзамена. Никто не хотел связываться с честью университета, и это сочетание слов производило на всех магическое действие. Преподаватель экзамен принял, хотел поставить мне тройку, но я ему объяснил, что в этом случае мне не разрешат снова защищать честь университета. Преподаватель согласился дать мне четверку и попросил зачетку. Ее у меня не оказалось с собой, но он сказал, что я могу принести зачетку в деканат, сдать там второй корешок, и они мне проставят оценку в зачетную книжку.

У меня сразу же появился план. Нашел в деканате девочку, которой привез из Литвы ошеломляющий по тем временам подарок – джерсовый отрез на костюм. Взамен попросил давать мне направления на досрочные экзамены, когда нужно защищать честь университета. Дома судорожно подсчитал, сколько же экзаменов нужно сдать, чтобы получить диплом. Я разбил их на две группы: математические и гуманитарные.

Все экзамены по специальным предметам, которые мне не очень нравились, сдавал со всей группой, так, на троечки. А на остальные находил преподавателя и просил досрочную сдачу экзамена в связи с необходимостью защиты чести университета. Они все страшно боялись этих слов, боялись последствий, разборок с начальством. И всегда оказывали какую-то помощь.

Каждый раз после досрочной сдачи экзамена я прятал второй корешок и не сдавал его в деканат, боясь, что мне запретят продолжать в том же духе. Доходило до того, что я умудрялся сдавать два экзамена в день. Преподавателя по одному сложному предмету я поймал прямо у него дома. Он согласился, потому что на следующий день мне надо было ехать защищать честь университета. Приехав вечером, когда у него в доме отмечали день рождения дочери, я ему страшно мешал. Это был самый легкий экзамен в моей жизни.

Он спросил: «Вы изучали предмет?» Я ответил утвердительно, и он предложил: «Давайте, я поставлю вам тройку». Снова в ход пошла честь университета, и преподаватель спросил: «Вы точно учили этот предмет?» Я ответил, что очень люблю этот предмет и даже собираюсь сделать эту область своей специальностью. Он выставил мне четверку, не ни одного вопроса по своей дисциплине, и я с облегчением вздохнул.

К концу третьего курса почти все предметы были мною сданы. Осталась только пара дисциплин шестого курса и несколько таких, которые я должен был сдавать со своей группой. Я собрал все корешки сданных экзаменов и принес их в деканат. Трудно передать, что творилось: меня проверяли, преподавателей трясли, созвали даже заседание парткома по этому вопросу. Но все было сделано по закону, и меня вынуждены были допустить к защите диплома.

И когда вывесили список студентов, допущенных к дипломной работе, в котором была и моя фамилия, мне тут же посоветовали перевестись на вечернее отделение во избежание преследований. Ибо произошел неслыханный прецедент: наверно, только Ленин закончил университет за три года. Мне нужно было срочно добыть ленинградскую прописку и устроиться на работу – два необходимых условия для учебы на вечернем. Справки были необходимы для допуска к защите дипломной работы, так как на вечернем отделении могли учиться только имеющие ленинградскую прописку.

Где же ее достать, эту дефицитную ленинградскую прописку? Я вспомнил про одного философа, знакомого по общежитию, который за бутылку водки пером и фиолетовыми чернилами прекрасно пририсовывал в паспорт прописку. Разыскал его, и после распитой бутылки он, сперва потренировавшись на бумаге, сделал мне замечательную свежую прописку в паспорт и пообещал точно так же выписать, когда мне понадобится. С этой пропиской я устроился работать на лесосплав, принес необходимые справки и был допущен к дипломной работе и госэкзаменам.

Внешне я выглядел как типичный еврей, и, видимо, в сочетании с моей невероятной активностью в Питере это раздражало многих. На этот раз против меня устроил бучу преподаватель политэкономии, явный антисемит, неоднократно гонявший меня. Деканат и партком стали заниматься расследованием, но я, сняв предварительно копии со всех подписанных преподавателями корешков (все-таки сын адвоката), принес их в деканат и вывалил на стол. Выяснилось, что все экзамены я действительно сдал, преподаватели получили за работу по пять рублей, и деканату не оставалось ничего, кроме как вписать оценки в мою ведомость.

По университету разнесся слух, что вот, мол, какой-то сверхактивный еврей провернул такое дело, но наказать его нельзя, потому что все по закону. Тогда преподаватель политэкономии в частном порядке пригрозил: «У меня ты никогда не сдашь госэкзамен». А он как раз был председателем приемной госкомиссии. Дипломную работу я написал и успешно защитил. Но предстояло еще сдать злополучную политэкономию. Готовился я почти месяц, и, наконец, предстал перед своим антисемитом. Его особенно раздражало то, что все курсовые экзамены по политэкономии я сдавал не ему, а бывшему репрессированному еврею, который ставил мне четверки, а иногда и пятерки.

Я вытащил, помню, третий билет, который знал, и был счастлив, что сдам экзамен даже заведующему кафедрой, который пригрозил, что сделаю это только через его труп. Когда-то у отца был клиент, знаменитый московский диссидент Альбрехт, написавший инструкцию «Как вести себя на допросах». Следуя его советам, я переписал три вопроса и ответы на них на отдельные листы в двух экземплярах. Один отдал членам комиссии, а второй оставил себе.

Когда я вышел отвечать, враждебный мне преподаватель сразу сказал: «У этого человека экзамен приму я». Он мне заявил, что на вопросы билета отвечать не надо и он задаст свои вопросы. Тут я понял, что это моя могила. Потом последовал вопрос: «Что сказал Карл Маркс на тридцать второй странице «Капитала»?» Этот человек знал «Капитал» наизусть, и это все, что он знал. Интересно было бы посмотреть, что бы он делал с такими знаниями сегодня в капиталистической России.

«Так, понятно», – говорит. И посыпались другие вопросы: «А что сказал Маркс о труде? Что сказал Ленин о законе стоимости?» Наконец, он заявил членам комиссии: «Все понятно, студент ничего не знает». Никто из членов комиссии не задал мне ни одного вопроса, сказали только: «Вы свободны». Я вышел и прождал шесть часов, потому что отвечал одним из первых. Все уже закончили и знали свои оценки, а по поводу меня там все еще продолжалось обсуждение.

Сколько нервов и переживаний это ожидание стоило, говорить не надо. Со мной остался только один паренек, тот самый, которого я когда-то угостил грушей. Наконец, вышел преподаватель, не завкафедрой, а другой, и сказал: «Позорное «удовлетворительно»». Получить тройку по политэкономии действительно считалось позором, но для меня это была самая счастливая оценка в жизни. Она означала, что я закончил Ленинградский университет за три с половиной года.