Дважды присев, морщась от ноющей головной боли, прапорщик счел себя готовым к дальнейшим испытаниям судьбы. Предстояло решить, куда подевался беглец.

– Найду салагу – выпорю, – хмуро пообещал себе Палваныч, поправляя на пузе ремень. – А сейчас возьмем след.

Прапорщик начал обход полянки. Туман почти не мешал. Он странным образом завис в метре от земли и густел на высоте подбородка Палваныча. Поэтому достаточно было нагнуться, чтобы рассмотреть поверхность. Следов было много, но прапорщик понял, что это его собственные.

Зато плексигласовый колпак говорил о многом. Прапорщик поднял его, поставил у дерева.

В муравейнике Дубовых обнаружил круглое отверстие, оставленное древком знамени.

– Та-а-ак… – протянул прапорщик с оттенком удовлетворения. – Значит, ты карикатуру тут наводил, молокосос! Значит, боевое красное знамя в муравейник втыкал. Надругался, стало быть… Ну, попадись ты мне теперь…

Осмотр земли вокруг муравейника дал Палванычу примерное представление о том, куда двинулся самовольщик. Вот тут он древко подволакивал, оставив четкий след на покрытом хвоей грунте… Здесь пацан оступился на шишке, и край подошвы ботинка оставил четкую ямку…

Павел Иванович Дубовых очень уважал охоту. Охота для него была бесконечным источником активного досуга и алкоголепотребления. Вот и сейчас, добившись немалых следопытских успехов, прапорщик неосознанно потянулся к левому боку, где обычно висела специальная охотничья фляжка. Ладонь похлопала по бедру. Мозг осознал фатальность ошибки. Эффект от успешного чтения следов был смазан.

Тяжко вздохнув, Палваныч поковылял в глубь леса. Наметанный глаз отмечал сломанные беглецом веточки, отдельные следы каблуков, маленькие горки хвои, оставшиеся там, где самовольщик подволакивал ногу, борясь с цепляющимся за кустарник знаменем. Затем Дубовых нашел место, где Коля додумался закатать полотно. В земле остались неглубокие ямки, которые проковырял кончик вращаемого древка.

Выйдя на звериную тропу, прапорщик выяснил, в какую сторону побрел похититель реликвии, и зашагал бодрее. Тропа вывела Палваныча к пряничному домику.

Как ни странно, съедобное строение отнюдь не озадачило прапорщика. Скорее, он испытал необъяснимую досаду, и даже злость, выразившуюся витиеватым ругательством и фразой: «Наставят диснейлендов цепекаошных хрен знает где».

Кто наставит и зачем, Палваныч не конкретизировал.

В окошке, «застекленном» леденцовыми пластинами, горел неясный свет. Прапорщик стукнул пару раз в дверь и проорал:

– Хозяева в доме есть?

Внутри послышались скрип и недовольное бормотание, шорох медленных шагов. Дверь распахнулась.

Палваныч поимел счастье увидеть ведьму, от которой ночь назад сбежал Коля Лавочкин. Только одета бабка была в чистое серое платье и голубой платок. Волосы были аккуратно зачесаны назад. В таком виде хозяйка пряничного домика мало походила на ведьму. Старушка как старушка.

– Здравствуй, гость долгожданный, да медленно ходящий! – душевно проскрипела бабка. – Устал, небось? Проходи, не стесняйся. Напою, накормлю, спать уложу… Да ты служивый?

– Прапорщик ракетных войск Дубовых Павел Иванович, – автоматически отрекомендовался Палваныч, запоздало жалея, что вываливает на-гора настоящие имя и звание.

Весьма существенная, но доселе неуловимая деталь вопила о чудовищном несоответствии происходящего и нормальной реальности. Что-то главное… И тут прапорщика осенило: а старуха-то странно балакает! Не по-русски!

Точно! При всей внешней ласковости и доброжелательности бабкина речь была резкой, агрессивной и отрывистой. С гортанным «р»…

«Немка! – очумел Палваныч. – Шпионка фрицевская!.. Хотя, зачем им шпионы через шестьдесят лет после войны?.. А! Вот! Живет в лесу, с тех пор внедренная, и шпионит!»

А затем прапорщика и вовсе разбил умственный паралич.

«А я?! Я ее понимаю! Я и ответил-то ей так же! Не по-русски ответил!!!»

Дубовых отлично отдавал себе отчет в том, что немецкого языка сроду не знал, хоть и учил в школе. Но, во-первых, последний урок немецкого в жизни прапорщика состоялся почти тридцать лет назад, в восьмом классе, а во-вторых, ненавистная Амалия Марковна еле-еле поставила ему «драй пишем, цвай в уме».

«Мозги промыли! – смекнул Палваныч. – Шпионы-диверсанты, забодай вас Хейердал! Секретов Родины захотели? А вот и хрен вам, а не секреты! Ведь думаю-то я по-русски! Выкусили, химмердоннерветтер? Господи… Так я тоже – шпион?!»

Последняя мысль заставила прапорщика окончательно сконфузиться.

Старушка с интересом наблюдала разыгрываемый на лице Палваныча спектакль.

– Ты, служивый, не горячись, – она успокаивающе похлопала Дубовых по плечу. – Смятение твое вижу, помочь не могу. Но приглашение все же прими.

Палваныч на деревянных ногах вошел в домик. Внутри было уютно, чисто и тепло, пахло свежей выпечкой. В единственной маленькой комнатушке стояли кровать, стол, три стула, скамья и шкаф. В углу размещалась старая каменная печь. Возле двери притулилась кадка, за ней метла и прочая утварь.

Старушка усадила прапорщика за стол, застеленный белой скатертью, засуетилась, доставая из шкафа и печи снедь.

– Ну, рассказывай, Пауль, сын Йохана, куда путь держишь, – спросила бабка, когда Палваныч откушал пшенной каши с мясом и запил ее слабым вином.

«Йоханый Пауль! Дожил…» – обреченно подумал прапорщик, скорбя о потерянных русских имени-фамилии.

– Беглого рядового ищу, – ответил он. – Солдат прихватил знамя и личное оружие, в нарушение устава самовольно покинул пост… Ты его не видела?

– Отчего же не видела? Видела. Вчера вечером забредал. Крышу мне обломал, окаянный. Я бы его поймала, но он не в моем вкусе, – ведьма перехватила удивленный взгляд прапорщика и игриво отмахнулась. – Я имею в виду, костлявый больно. С его мослов разве навар? Кстати, как тебе кашка?

– Вкусная, – насторожился прапорщик.

– Да ты не бойся, на кабанчике варена, – мелко рассмеялась старушка, отчего кончик ее крючковатого носа потешно затрясся. – А мальчик твой воровства своего, очевидно, застыдился и задал изрядного стрекача, мое тебе почтение! Но палку красную с материей не бросил, дорожит ею. Он у тебя, кажись, не в себе немного, да?

– Сама ты не в себе! – Палваныч стукнул по столу кулаком. – Он знамя полковое не бросил, а не «палку красную». А дороже полкового знамени…

– А! Дорогое, значит, вот и не бросил. И сколь за него дают? – Бабка хитро прищурилась.

– В иное время и расстрелять могли, не то что срок дать. Но ты мне зубы не заговаривай…

– А на кой их тебе заговаривать?! – удивилась старушка. – Они у тебя все здоровые, которые не золотые!

Дубовых гордился своими зубами. За годы службы он поменял почти половину и вставлял только золотые, чем хвастался даже перед рядовыми. Сейчас же насторожился:

– Ты и в зубы мне уже поглядела?

– Конечно, – не моргнула хозяйка. – Ты когда меня увидел, совсем голову потерял. Рот раскрыл, глазами завращал. Тут-то я посчитать и успела. Ты мне сразу понравился. Ты такой… прямой и надежный…

Прапорщик отодвинулся.

– Ну, бабка, ты и даешь! Все нормы износа просрочила, а туда же…

– Тьфу, безобразник! Чего удумал… – насупилась старушка, впрочем, не без кокетства. – Ты мне дров лучше наруби, полюбовничек! А то, как кашку жрать, так милости просим, а как бедной одинокой женщине помочь, так недосуг…

У Палваныча отлегло от сердца.

– Дров – это я завсегда, – с облегчением пообещал он.

– Топор в кадке, – щербато улыбнулась бабка.

Нельзя сказать, что Павел Иванович Дубовых слыл большим поклонником физического труда. Но в охотку, точнее, ради собственной выгоды, он мог совершить не один трудовой подвиг. Нынче же, естественно, наживой не пахло. Другое дело, организм: он требовал нагрузки мускулам и расслабления мозгам. В последние несколько часов прапорщик думал и удивлялся столько, что на полжизни хватило бы.

А еще – воздух. Волшебный хвойный воздух пьянил и прибавлял энергии.