– Без вопр-р-росов!
– Вернись сегодня ночью. Ты будешь мне нужен. Выполнять!
Ворон вылетел в открытое окно.
Женщина постояла пару минут, скрестив руки на груди.
– Этот Николас – та еще загадка. С ним наверняка есть магическая сила. Он неправдоподобно везуч… Точно! Он же бывший слуга Повелителя… – прошептала Хельга и пошла докладывать новости тому, кто велел называть себя товарищем прапорщиком.
Палваныч уже вылез из большой купели. Ему понравилось. Не ванна, конечно, но если есть, кому таскать теплую воду, то блаженство, да и только!
Прибежала Хельга, повела на завтрак. Выложила сведения о Николасе.
Поглощая блюдо за блюдом, Дубовых скорее восклицал, чем думал.
«Ну, Стульчиков… Или Табуреточкин?.. А, не важно. Ну, дезертир, погоди!»
– Сколько до Сталенштадта пешим порядком?
– До Стольноштадта, товарищ прапорщик, – рискнула исправить графиня. – Пешком будет день и вечер. Поедем на лошадях или в карете! Это составит чуть больше половины дня.
– Тогда выступаем на гужевом транспорте утром. А то я гляжу, мы с тобой, мать, разоспались… Пока промотыляемся – вечер уже. Возражения, соображения есть?
– Никак нет, товарищ прапорщик! – ласково проговорила Хельга, прильнув к надежному плечу Палваныча.
Копна черных волос заструилась по его руке.
«Эх, хорошая вроде бы баба… – прапорщик мечтательно вздохнул. – С такой жить и жить. Деток завести, огород посадить. Тут напротив замка землищи – усажайся! Кур завести, хрюшку… Только вот склад бы еще…»
– Слышь, Хельга. А у тебя склад есть?
– Есть.
«Идиллия крокодилия!» – прапорщик закончил рисовать мысленный рай на земле. Картина получилась идеальной.
Но что-то все же мешало хватить кулаком по столу и выпалить: «Выходи за меня, Страхолюдлих!» Конечно, мешала не фамилия… И не разница в образовании и социальном положении… Мешала тихая, бьющая горячим ключиком где-то в сердце тоска. Хотелось домой, в полк, в Россию… Казалось бы, вот она – жизнь. Точнее, не жизнь, а сказка. Селись и радуйся. Вон как эта черноволосая смотрит! Ан нет, не сможется, скорее всего, не срастется. Потому что все последние дни бил тот ключик. Чем дальше, тем сильнее.
– Эх, Хельгуша, – приобнял за плечи графиню Палваныч. – А давай для разнообразия напьемся?
Страхолюдлих сложила пальцы для щелчка, но прапорщик накрыл ладонью ее руку, мол, не торопись.
– Или еще лучше: давай пить не станем. А то пьешь, пьешь… А время бежит.
Хельга внимательно слушала, пожирая Палваныча глазами.
– Мы с друзьями, не поверишь, целые эпохи пропивали. Сели в саду как-то… Райское местечко, не помню где… Налили, вздрогнули, разговоры пошли. Кончилась огненная вода. Послали там черта одного из молодых. Сгонял, принес. Хлопнули. Душа горит! Песни попели. Потом еще пили, потом пошли куда-то, устроили там Содом и Гоморру, так сказать. В общем, когда гудеть перестали, чуток протрезвели… Глядь, а государства, где в загул ушли, и нету уже! Другое совсем государство, точнее, много разных, все кувырком… Вот такая карикатура.
Графиня тщетно силилась представить многовековой запой. Не для смертной женщины эта история.
Прапорщик же закруглялся со своей проповедью:
– Мы в полку своем, конечно, комики те еще. Смеется кто-то всегда над нами. Мол, все не как у людей. Порядки другие, понятия перпендикулярные. А ты, Хельгуша, представляешь, как иногда хочется побыть нормальным, простым человеком?..
Страхолюдлих захлестнуло сопереживание: ах, эта неизъяснимая грусть бессмертного, который в бездонном одиночестве своего сверхсуществования желает стать простым смертным, но не может!.. Из глаз графини потекли слезы.
– Не плачь, мать, – Палваныч поцеловал ее в лоб. – Я вот с тобой сижу, откровение тебе подаю, а сам, не поверишь, рвусь всеми жабрами души своей обратно! Домой хочу нечеловечески!.. Ты все же щелкни пальчиками. Но только бутылочку.
К чести расчувствовавшейся парочки, были выпиты только две бутылки. Прапорщик попросил графиню рассказать о себе.
Она поведала о ведьминском детстве, колдовском отрочестве, боевой магической юности под предводительством легендарного Дункельонкеля. Проиграли… Проклятый Всезнайгель со товарищи расставил серию коварных ловушек, и силы нового, самопровозглашенного короля были смяты и рассеяны.
– Хочешь, я твоему Всезнайгелю морду набью? – предложил Палваныч.
– Да! – Хельга вскочила и закружилась в вальсе.
Годы забвения не сломили молодую колдунью. Она работала над собой, вернула традиции шабаша. Не зря все затевала! На последнем явился прапорщик… А колдунья уровня Хельги способна с первого взгляда определять, из этого мира существо или нет…
«Все хренотень, – думал Дубовых. – Шабашить она бросит, это возрастное. Я тоже по молодости на танцы бегал и хари пацанам из другого района чистил. Откуражил. И она успокоится».
Палваныч отчего-то считал графиню много младше себя. Она, естественно, выглядела отлично, но здравый смысл…
– Девонька ты моя, Хельгуленочек, – прошептал прапорщик на ухо даме. – Хочешь, я тебя с собой заберу? В свой мир? А?
– Спасибо! – зарделась от счастья женщина. – Конечно, хочу.
– Пропащие мы с тобой душонки… Спой мне, – попросил прапорщик.
Слуга принес лютню, и Хельга запела древнюю песню, передаваемую из поколения в поколение женщинами рода Страхолюдлих:
Моя история грустна, как ведьма на костре,
Моя история стара, как муть на серебре.
И ты, вкушающий ее, задумайся чуть-чуть,
Слезинкой капни, е-мое, и дальше счастлив будь.
Виляет руслами река, зовут русалки рыбака,
Развязка сказки далека, завязка будет нелегка.
Взрывает небо грустный гром, в пещере мокнет
гнусный гном,
Он умывается вином и попивает крепкий ром.
Да, он таков – жуир, расстрига, в его кармане
мегафига,
Сакральный жезл и чудо-книга,
в которой все о тайнах ига.
А в королевстве, где цветы, где не напрасные труды,
Где ивы плачут у воды и травы молоды,
Живет принцесса. Краше нет. Сплетет венок,
нарвет букет,
И – за конфетами в буфет! А ей семнадцать лет.
К ней принц приехал под балкон,
поет немножечко не в тон,
Идет к папаше на поклон и сватается он.
Король доволен: парень мил,
принцессу также он пленил,
Силен, галантен, не дебил, короче, убедил!..
Но режет громом небосвод, и пасмурная нежить в гуще
Тягучей тучей солнце плющит, да не унять паденье вод.
Принцессу похищает гном, и в шею мерзостно кусает,
И кожу белую пронзает, – теперь она волчица! О!
Принцесса-оборотень спит в тиши сырой,
в гробу хрустальном.
Горбун смеется ненормальный, от вожделения сопит.
А принц не ест, а принц не пьет, грустит все сутки
напролет,
Он помнит, как ей песнь поет: ночей благих черед,
Мансарда, тонкая рука цветок бросает из горшка,
Он кактус ловит, счастлив он, как будто сам
он был рожден
В семействе мопсов и ослов; он бредит, не находит слов
И может лишь куплет допеть, хотя был на ухе медведь…
Рассвет и колокольный бой. Седлает поутру герой
Коня в попоне огневой и едет воевать с судьбой.
Герой, к пещере подходя, обиды сердца бередя,
Растит магический заряд, перуны-молнии ловя.
Вот он спускается ко злу во цитадель – к тому козлу,
Который гадко-мерзкий гном. Стучит,
пророчит метроном!
Сверкает сталь, искрится сталь,
мат подземелье оглашает,
А наверху гора ветшает, да дует жалостно мистраль.
Здесь нас покинет здравый смысл, отсель грозить
мы будем смыслу,
В той битве разумы зависли, как дуги радуг-коромысл.
Да, коромысел. Но не суть! Герой дубасит злого буку,
А тот, надеясь на науку, задумал подло улизнуть.
И заклинание плетет – бумага ни фига не стерпит! —
И бороденку ручкой треплет, и жезл сакральный
достает.
Червонный жезл огнем блестит, он подавляет
пониманье,
Овладевает он вниманьем, – уснуть рассудок норовит!
Но и герой не лыком шит: закрыв глаза, вперед бежит.
Сейчас он к гному подбежит и тыкву размозжит!
А гном, панически дрожа, рожает третьего ежа,
Но не бежит. Последний бой. Картина – хороша:
Принц из последних сил… Бабах! Хыдыщ! Дыдыщ!
Бубух! Шарах!
И победил герой врага! В лепешку! В бублик! В прах!
Ослаб герой, ему осла б. Принцессу ищет он средь баб.
Бессильно ползает, как краб… Вот спрятал,
блин, сатрап!
Находит принц хрустальный гроб, и пробудить
принцессу чтоб,
Разбил хрусталь с разбега, – хоп! – тараном выбрав
лоб.
Уста касаются чела… Принцессе как бы и не спится…
О, ужас! Стала вдруг волчицей и принца в клочья
порвала!
Пришла в себя… А это – он! Тот, кто любил
и был любимым.
«Я проскочила счастья мимо!» – и, выпив яда,
вышла вон.
Моя история грустна, как ведьма на костре,
Моя история стара, как муха в янтаре.
И ты, вкусивший эту песнь, задумайся чуть-чуть,
Хоть ненадолго нос повесь и снова счастлив будь!
