– Меня заметят в верховном королевском суде, – Засудирен стукнул по столу кулаком. – Я стану главным судьей!

– Не кричите, пожалуйста, господин Засудирен, – попросил трактирщик.

– Молчать! – распалялся законник, залезая на стол. – Я вам не вшивый крестьянин! Перед вами судья! Перед вами главная опора королевства, воплощенная справедливость!.. И не сметь стаскивать меня с трибуны! Я вам не позволю! Всех посажу!.. Свиньи, отпустите меня!.. Заговорщики!.. Пособники!..

– Надо запомнить, что господину Засудирену больше трех наливать не следует, – пробормотал трактирщик.

Впервые законник проснулся не дома или в рабочем кабинете, а в камере городской тюрьмы. Туда его, уже отбуянившего и сонного, привел трактирщик, а солдаты бережно уложили начальника на нары и прикрыли дверь, чтобы не беспокоить.

Засудирен долго не мог понять, куда попал. Потом страшная догадка исказила его опухшее лицо.

– Я… в тюрьме?!.

Решетка, нары, дверь, каменные стены…

«За что?!» – вопрошал себя законник. Он силился что-либо вспомнить, но больная голова ответов не давала.

Охая, Засудирен сел на лежанке, держась за разламывающийся затылок.

– У… Проклятый Пауль! Я продержал его слишком долго, не докладывая о заговоре, и королевские службы сочли меня сообщником! Вот оно! Они решили, что я… Нет, только не это!!!

Законник бросился к двери и принялся в нее молотить кулаками, презрев головную боль.

– Это ошибка! Чудовищная ошибка! – кричал он, упав на колени. – Я не знал!..

Дверь, скрипя, уперлась в его ногу. В камеру просунулась голова часового.

– Господин Засудирен, вы проснулись? – робко произнес тюремщик, глядя в молящие глаза начальника. – Вы вчера, простите великодушно, напиться изволили. Мы сочли нужным уложить вас на мягкое… Господин Засудирен, что с вами?.. Врача!

В соседней камере недовольно заворочался прапорщик Дубовых. Его утренний сон был испорчен. Палваныч поминал самыми недобрыми словами буйного узника, который опустился до того, чтобы кричать сатрапам об «ошибках, чудовищных ошибках».

– А я думал, хоть в тюряге отосплюсь, – проворчал прапорщик, встав и приступив к легкой гимнастике.

Следующее пробуждение лохенбергского законника было значительно приятнее. Он сполз со своей домашней постели.

– Срочно допросить смутьяна! – твердил Засудирен, одеваясь и торопясь на работу. – И как можно быстрее – в Стольноштадт.

Не ждали часовые начальника в конце рабочего дня… Но бутыль браги спрятать успели. Впрочем, законник был столь возбужден, что не заметил бы и бочки эля.

– Ты и ты, – он показал на двух тюремщиков. – За мной. Скрутить и обыскать заключенного Пауля.

Прапорщик и не думал сопротивляться, а когда понял, что лезут в карманы, было поздно.

Засудирен смотрел на золотые вещицы, извлеченные из карманов Палваныча, и видел себя на олимпе судебной власти. Не веря своим глазам, он касался самопрялочки, мотовильца и колечка. Гладил пальцами драгоценный металл, а перед мысленным взором вспыхивал червонными буквами текст секретного королевского циркуляра: «Разыскивается похищенная принцесса Катринель. Особые приметы: золотые волосы, красавица. Возможно, одета в пеструю шкуру и вымазана сажей. При себе имела три золотые вещи, а именно…»

Законник сгреб вещицы принцессы и направился в кабинет, бросив на ходу охранникам:

– Оставить связанным, завтра на рассвете конвоируем в столицу. Лично повезу!

Пока Засудирен перечитывал циркуляр, держа его в дрожащих руках, да лелеял ювелирные вещдоки, прапорщик валялся в камере, пытаясь освободиться.

Палваныч, конечно, понял: золотишко, найденное при нем, было с историей. С такой, что этот судейский болван чуть из штанов от радости не выпрыгнул.

– Обыскал бы сразу, рыло юридическое, было бы тебе счастье, – пыхтел прапорщик. – А я каков? Нет бы перепрятать… А кто знал, что он спохватится? И могли в другую камеру перевести… Поздно гадать, когда в карикатуре по самый профиль…

Палванычу удалось развязаться. Он сгреб в центр стола вещи, вываленные из мешка и карманов, да так и оставленные солдатами до утра.

Расчерченный решеткой квадрат лунного света, падающего из окна на стол, осветил прапорщицкие «сокровища».

Хлам не вдохновлял. Вот карта Зачарованного леса. Засудирену отчего-то не пришло в голову изъять ценный документ… Одинокая папиросина «Беломора» в смятой пачке да зажигалка, которая почему-то не заинтересовала здешних дикарей…

– Оставлял я тебя на крайний случай, вот он и наступил, – сказал Палваныч сигарете.

Чиркнул колесиком зажигалки. Вспыхнуло тщедушное пламя и сразу погасло. Больше ничего, кроме искр, сдохший предмет не выдал.

– Вот же засада! – прапорщик забросил зажигалку в угол. – И покурить не судьба!

Дубовых хмуро посмотрел на стол и увидел камешки. Огниво!

Подсобрав с пола сухой соломы и сложив на столе костерок, Палваныч хрястнул камешек о камешек. Родилась мощная искра, попала в солому, та затлела. Рядом с костерком возник маленький, ростом с поставленные друг на друга два кулака, человечек.

Прапорщик отпрянул.

– Привет, Малеен! Ой… Привет, новый хозяин огнива! – бодро воскликнул малявка. – Жду твоих указаний!

– Любых?

– Любых!

– И дверь эту откроешь?

– Легко!

– И охранников куда-нибудь денешь?

– Без проблем!

– И из города выведешь?

– Ты не выспрашивай, хозяин, а приказывай!

– Эх, мне бы таких солдат! – умилился Палваныч. – Слушай мою команду! Охранников убрать, дверь отворить, меня из города препроводить. В дорогу пожрать взял бы. Пока все.

Человечек кивнул и скрылся в темноте.

Спустя полчаса прапорщик шагал прочь от Лохенберга, не представляя куда, лишь бы подальше от этого козла Засудирена. Из накопленного за несколько удачных дней имущества остался лишь заплечный мешок с огнивом. Золотишко, кошель денег, телегу и лошадей добытчик безвозвратно потерял. Спасибо малявке, хоть подсобил ноги унести…

Человеческая психика загадочна. Почему Палваныч не впал в исступление, какое случалось с ним при виде черта? Может, маленький человек как-то укладывался в сознании Дубовых, а черт – нет? Или рассудок прапорщика пытался смириться с тем, что чудеса все же иногда случаются, особенно в мире пряничных домиков и маленьких человечков?

Трудно понять военного. Трудно понять и русскую душу. Вот почему русские военные – самые непознанные существа во вселенной.

А папироску Палваныч снова решил отложить на черный день.

Прапорщик долго брел по незнакомому тракту, затем свернул в лесок, чтобы не маячить на глазах у каждого встречного-поперечного. Было бы обидно попасться прямо на дороге.

Перед самым рассветом выяснилось, что для Палваныча волшебная ночь еще не кончилась.

Он вышел к небольшому замку, расположившемуся в широком поле. Возле ворот прапорщик различил темный женский силуэт, словно росший из тумана. Подойдя ближе, Дубовых увидел даму примерно его лет, одетую в черное строгое платье до пят и черный же платок, полностью скрывавший волосы. Она стояла к Палванычу лицом, не спуская с него восхищенных глаз. Когда до странной женщины оставалось метров пять, она протянула к гостю гибкие руки и сказала томным бархатистым голосом:

– Мой повелитель, я знала, что ты придешь к своей смиренной рабе.

Произнеся эту патетическую фразу, дама театрально пала ниц перед прапорщиком, пробуждая в его памяти неприятные обрывки то ли сна, то ли белогорячечного бреда…

– Гражданочка, – смущенно проговорил он. – Гражданочка! Вы бы… ну… Вольно, можно встать, что ли…

Женщина с почтительным достоинством поднялась, преданно, но гордо глядя на Палваныча.

– Мне бы перекантоваться… – замялся гость.

– Я не ведаю истинного твоего языка, Мастер, прости свою рабу, – с нечеловеческим достоинством изрекла женщина. – Делай с моим жилищем и мною все, что считаешь нужным. Если хочешь пере… кантоваться, то я почту за честь…

«Ух, е! – возликовал Дубовых. – Делай, блин, со мной все, что считаешь нужным! Однако… И раз уж она меня на ты, тогда и я туда же».