Сказание о вербе Во времена сурового Сварога, Кто был утех любовных не лишен, Жила жена, не знающая Бога, Плодющая и щедрая из жён. Она жила, пышна и белотела, Самой земле-кормилице под стать, Умеючи любою частью тела Русоволосых детушек рожать. Когда заблещут солнечные спицы И в росных травах меркнут светляки, Из рук являлись гибкие юницы, Из ног являлись стойкие сынки. Земле такое было не под силу, Она тогда ревнивицей слыла. Земля заволокла её в трясину И безобразной тиной залила. И небо от печали помутилось, Перун грозил, рыдая дотемна. И в плачущую вербу превратилась Та щедрая несчастная жена. И до сих пор, пышна и белотела, У всех болот, речушек и прудов Рожает верба всякой частью тела Своих детей вдали от городов. «В моей крови течёт степная горечь…» В моей крови течёт степная горечь, И угли губ серей солончака. Не обольстит блистающее море Насмешливую душу степняка. И всё ж, когда с великою натугой Оно вздымает белые валы, Мне кажется, что полем бродит вьюга И прыткий снег сорит из-под полы. Иль в зябкий час прозрачного рассвета Оно на миг становится родней, Когда промчит бедовая «Ракета», Оставив след развалистых саней. «Мирно спит над землёй…» Мирно спит над землёй Голубая Медведица. Ах, зачем я не вор, Не лихой человек! Я бы выкрал звезду Через форточку месяца И тебе бы принёс, Потаясь, в рукаве. Чтобы миру всему Нареклась ты невестою, Чтоб расплакался май В два зелёных ручья, Чтобы звали тебя Только сказкой небесною, А крестьянскою девушкой Звал только я. «Мне не знать-познать сердцем завирушным…» Мне не знать-познать сердцем завирушным, Не запрятанным ещё в чёрную кору, То ли слыть в миру тюхой равнодушным, То ль постромки рвать скоком на юру. Хорошо, что я возрос на донской равнине, А потом уж жизнь пошла книзу головой. Зря, что в юности шальной не пропал на льдине, Выплыл, чёртов казак, с гнибкою ветлой. И теперь таровать я душой не смею — От звонка – и взахлёб снова до звонка Я бы прожил свой век с любушкой своею, Да судьба – как узда, видно, коротка. «Пора уж поплакать в тепле…»
Пора уж поплакать в тепле, Душевную вызволить слякоть, Ведь нет ничего на земле — О чём не поплакать. Господь, небеса не тряси — Не манной взбухают колодцы, Пока в православной Руси Царят инородцы. Презревшего спешку дорог За-ради комолых скамеек — Никто пригласить на порог Меня уж не смеет. Слезу промокнув рукавом, Чтоб сини в глазах не гасила, Я, мама, идя напролом, Живу через силу. Житейские смяли возá, Не гребостно пить из копытца… Сплети мне хоть ты на глаза Златые ресницы. Я стану зырянить вприщур И вновь карагодить упрямо Средь нехристей и полудур — Прости меня, мама! На холоде или в тепле Из сердца не выветрить слякоть, И нет никого на земле — О ком не поплакать. «Высокая власть над душами…» Высокая власть над душами В природе ещё жива, Туман обложил подушками Безмолвные дерева. Стоят они, как подталые, Осинник и тот притих. И мысли мои усталые Сполна понимают их. Куда-то бегу старательно, Дом прóжит, пуста сума. А лучше стоять внимательно И вглядываться в туман. Привычны не причитания, Не звонкая колея — Туманные очертания Туманного бытия. «Деревья под снегом промёрзлым кряхтят…» Деревья под снегом промёрзлым кряхтят, Ломаются ветки и плачутся – охти! Зима распустила небесных рысят И те навострили незримые когти. И сам я под снегом довольно ворчу, И разом на лбу оплывают морщины, А ночью в окно выставляю свечу, Чтоб мудрый мороз не пропал без причины. Он враз не пойдёт на блудливый обман. Он витязь земной – не барыга острожный! В серебряном шлеме стоит, как Руслан, И колет копытцем гуляк осторожно. О, русская бестолочь, русская стать, За горы вселенские вас не закинуть. Нам в бранном единстве с тобой не пропасть, А в льстивости подлой возможно загинуть. Поэтому будь благодарна, зима! Шоссе непролазны, речисты тропинки… У нас за плечами худая сума, Но вместе апрельской дождёмся травинки. Так пусть всухомятку глотают снега В прикладках сенных разнотравия игол, Мы снова обкосим свои берега И выйдем на наш зеленеющий выгон! |
