Солнцеворот Солнцеворот! Снова мир, как ребёнок, проснулся. Нет больше спячки и лени. В тёмной берлоге сегодня медведь повернулся С правого бока на левый. Солнцеворот! До чего ж хорошо на пригорках! Солнце на лето пошло, а зима – на мороз. Всюду – веселье. С полатей, кряхтя, лежебока Слез, через фортку на улицу высунул нос. Солнцеворот! И в селениях Волги и Дона Радость вошла снова в каждую хату и дом… День этот звался по-старому днём Спиридона. Был весельчак тот безвестный мужик Спиридон. Был работящ он, в труде хлеборобском прилежен, Парень крестьянской закваски, широкой кости. С ворогом злым – беспощаден, с детишками – нежен, По вечерам на гулянье у девок в чести. Солнцеворот! Сколько вёсен и зим пролетело! Вьюги бесились, и землю сжигал суховей… Славлю вас, ныне влюблённых в крестьянское дело, Тысячи Спирек великой России моей. Солнцеворот! Пусть медвежья не кончилась спячка, Сиверко жмёт, и лицо на морозе горит, Не за горами весны посевная горячка, Не за горами – так нынешний день говорит! «Вот и скошен клевер, что тянулся вверх…» Вот и скошен клевер, что тянулся вверх, Вызрев, низко долу кланяется рожь. В жизни важно благо, а не долгий век, Ибо часто благо в краткости найдёшь. Кто-то, верно, свыше думает о нас. Восхищаясь дара неземной красой, Чаще в неурочный, чем в урочный час Пресекает жизни старая с косой. Как же тут не вспомнить Лермонтова, и Пушкина, конечно. Без него-то как? Называть ли всуе имена сии? На Руси их знает умный и дурак. В праздности и лени я бы вряд ли смог Долгое столетье тягостно влачить. Лечь бы клеверинкой в придорожный стог, Зёрнышко живою влагой омочить. И не грех подумать, доживая век, — Ибо этим люди мучимы века, — О былинке малой, что стремится вверх, О земной великой сути колоска. «А поле глазасто, а лес ушаст…» А поле глазасто, а лес ушаст, И живо зеркало вод. Рождаемся, делаем первый шаг, Не ведая про уход. С печальным лесом, травой, водой Едины мы искони. Какою платим монетою, той Расплачиваются и они. Там, где бор шумел вековой Тому лишь десяток лет, Построен дворец, кирпичной стеной Застящий белый свет. Где ныне в зале модный камин И стопкой лежат дрова, Ясень рос и дуб-исполин, А в кроне жила сова. А у ворот, где решётки вязь, — В мизинец железный прут, — Рос, помнится мне, высоченный вяз, Собой украшая пруд. Увы, увы! По округе всей Поболе сотни пеньков. Зарыли бульдозером карасей, Моих пескарей и линьков. Ещё за оградой не высажен сад, Но вижу антенны штырь. Похоже, стрельбу вести из засад Удобней, когда пустырь. Газон, бассейн, европейский шарм. Два стражника у ворот. Но поле глазасто, а лес ушаст, И живо зеркало вод… «Не перестали сниться…» Не перестали сниться, Как пух тополей, легки, Короткие, как зарница, Младенческие деньки. Ещё с мальчишеской спесью В немыслимой вышине Летаю по поднебесью Страны, не ведомой мне. А наяву, старея, Уж я не пру на рожон, Влачу судьбу Водолея, Суровой зимой рождён. Как лето, наш век недолог. Забочусь по мере сил О тех, кому вроде дорог, А может быть, даже мил. О детство, лишь ты священно! Басовой струной звеня, Январский пурги крещендо Крестило в ночи меня. Со вторника до субботы, С субботы до четверга Безумные артналёты Вершила тогда пурга. С дорог, до весны распятых, Позёмок ползли ужи… В холодных пятидесятых Вы, снов моих миражи! «Это, верно, было так…» Ревела буря, дождь шумел, Во мраке молнии блистали… Кондратий Рылеев Это, верно, было так: Я на белый свет явился. Я семь дней уже – не там. Вот он я – не запылился… Распелёнутым, нагим Я лежал, не понимая, Что родня поёт мне гимн, Вся по случаю хмельная. Наклонялись надо мной, Волосёнки нежно гладя, Сват, соседка, кум с кумой, Брат двоюродный и дядя. А свояк надрывно пел, Подпевала баба Тома. Словно буря, «гром гремел», Сотрясались стены дома… Расходились по снежку. В январе темнеет рано. И отец, хватив лишку, Тоже пел про атамана. И басил хмельной отец, Потому как выпил сильно: «Ай да Дуня! Молодец, Подарила-таки сына!» |
