Хвост тонкий и гибкий, в два раза длиннее тела. Покрыт короткой шерстью. На конце хвоста изогнутый шип. Шипы в шерсти мелкие, в основном по хребту и у горла. Ближе к голове шипы ядовиты. Слюна тоже содержит паралитический яд. Когти может втягивать.
Всеядна.
Охотиться предпочитает из засады, но при необходимости очень быстро бегает. (Пометка на полях: легко догонит и обгонит скаковую лошадь)
Оружие: зубы, когти и яд. Часто использует хвост как бич. Охотится предпочтительно в одиночку, редко — парами. Островные химеры не собираются в стаи. (Пометка на полях: И слава богу)
Уязвимое место: низ живота под ребрами и точки за ушами. Горло и бока укрыты шипами.
Практически не восприимчива к магии.
(Пометка на полях: C этой поганью вообще лучше не связываться)
Бестиарий, Глава вторая. Учебник по неестествознанию за 936 год.
***
Караван шел неспешно, растянувшись по дороге на добрую версту. Под мерную поступь волов, да покачивание телеги, так и уводило в сон. В принципе, следить за обстановкой от меня не требовалось, так что можно насладиться моментом отдыха и глядеть в небо, отыскивая в редких облаках очертания зверей, неведомых птиц, скрытое лицо, морские волны…
Я лежала в полудреме поверх мягких тюков у края телеги. Мимо в голубоватой дымке неторопливо проплывали очертания холмов и укрывающего их леса.
Надо мной сверху раздавались два голоса, спорящие между собой.
Первый принадлежал юной девушке с длинными белоснежными волосами, устроившейся на самой верхушке. Второй — молодому человеку с резкими чертами лица и шапкой русых кудрей, выдающих в нем коренного северянина. Он сидел у борта.
— У меня нет проблем с общением с другими культурами. Ничего не имею против тех, кто ест собак. — Пожимает плечами девушка. — Но с оговоркой, что если кто-то попытается съесть мою собаку — будь она у меня — я его самого разделаю под вырезку.
Это понятно. Выросла она на побережье, в предках у нее вроде бы затесались пустынники, да и вообще, портовые города — место самого пестрого смешения национальностей и народностей. Там быстро привыкаешь спокойно смотреть на чужие порядки и не осуждать их.
— Лицемерие. — Морщится северянин. — Ты как те селяне, которые отгоняя шторм, молят: только не к нашему берегу, куда угодно, но только не к нам! А на других плевать, с другими пусть будет что угодно.
И его резкость тоже оправдана. Север — суровое место. Местами тайга, переполненная медведями, волками и вивернами, местами открытые поля, где ветер моментально вытягивает последние остатки тепла. Собака там не просто цепной будильник, это лучший друг. Она и об опасности предупредит, и согреет, упряжку потащит, и в случае чего, выведет к жилью.
— Это не одно и то же. — Спокойно отзывается она, подставляя лицо солнцу. Ветер тихонько перебирает ее волосы, как полосы белого шелка. — Я понимаю, что есть иная культура, отличная от нашей. Для этой культуры собаки или коты — что для нас индюки. И не вмешиваюсь. Но не потому что глупо, а потому что ничего не изменю. Это ведь другая культура, другие… взгляды, принципы, понимаешь?. И я понимаю, что вздумай меня поучать какой-нибудь тип, что держит курицу за лучшего друга — то я лишь пальцем у виска покручу. Так что лучше просто не лезть, куда не просят.
— И тебе не жаль разумных созданий?
— А тебе жалко мышь, которую поймала кошка?
— Да при чем тут…
Такие разные — и потому никогда не могли спокойно сидеть рядом. Я любила послушать, как два одинаково упрямых человека, которым образование не позволяет решать споры мордобоем, пытаются переубедить оппонента.
Девушка запинается, прожевывая что-то, и отвечает не сразу. Торопливо кашляет и поясняет свою мысль, не дожидаясь пока он закончит свою.
— Ради пропитания — это одно. Жестко, но это естественный ход вещей. Совсем другое, это убивать животное не ради пропитания, а ради забавы или чтобы украсить воротник. Вот это жестоко и бессмысленно. Никогда не понимала этой вашей охоты, когда одного несчастного зайца загоняет куча всадников со сворой собак!
— Ну начинается, теперь всю жестокость приписала мужчинам! — Ворчит парень, укладываясь поудобнее. Решает обнаглеть и взбивает мешок под головой как подушку. Будто он способен оставаться спокойным и неподвижным, когда спорит с ней.
— Под одну гребенку я же всех не равняю. — Невнятно отвечает девушка с набитым ртом, отряхивая крошки с колен.
Виктор подскакивает.
— Чего ты там ешь? У нас еще утром последний хлеб кончился!
— А мне купец печенья дал, за красивые глаза. — Ехидно чавкает она. Я умиротворенно вздыхаю: господин Шарех не уставал умиляться тому, как мы похожи на его дочерей. Так что мне это печенье уже не лезло.
— А твой бог велел делиться! — Возмущается северянин. — Я тут почти с голода пухну, а она уминает сладкое!
— Мой бог сказал делиться, а откуда я знаю что сказал твой? Может, он сказал, что принимать дары это слабость и смертный грех? Я ведь понятия не имею, во что ты там вообще веришь.
Он с притворным потрясением ахает:
— Да ты никак упиваешься своим невежеством!
И молниеносно выхватывает сверток со сладостями.
Возмущенный возглас и треск. Два будущих охотника начали битву за власть над выпечкой…
…Я открыла глаза, проводив глазами одинокую сосну на пригорке. Подняла взгляд наверх, хотя понимала, что там никого нет.
Из спутников у меня вампир и сущность в облике ястреба. Я направляюсь в Тавер, чтобы расследовать собственное убийство. А услышанный диалог состоялся не меньше пяти лет назад.
Кто важные мне люди? Кому я могу доверять безоговорочно, и о ком иногда вспоминаю, оставаясь наедине с ночным лесом и костром, думая: как они там?
Я медленно подняла руки и стала медленно загибать пальцы, пока воспоминание не потускнело.
Сарэа. Ближе родной сестры. Мы прошли все обучение с первого дня и до последнего. Даже метку получали в один день. Наставники привыкли видеть нас вместе, так и поминали «наши девочки».
Виктор. Тоже проходил обучение с нами. Помню, что сначала было четверо, но Дарис не дожил до получения метки. Виктор остался единственным нашим ровесником. Родным братом я его, наверное, не назову, скорее старшим двоюродным, с которым не всегда находишь общий язык. Но ему стоит доверять.
И Маркус.
До сих пор не помню его лица. Но именно этот человек заменил мне отца. Кем он был, и каким он был? Только имя и воспоминание о голосе…
Я покосилась на ястреба, кружащего наверху и собравшегося на очередную охоту. Уж он-то мне точно ничего не расскажет. Помощничек. А сама я ничего не могу вспомнить. И никого больше.
— Что-то прикидываешь? — Полюбопытствовал Лаурен. Он лежал на боку, опираясь о локоть.
— Вспоминаю семью. — Отрешенно отозвалась я, глядя только на три загнутых пальца.
— О. Это важно. Хорошо, что вспоминаешь.
Я повернулась. Рассеянный взгляд музыканта ушел за горизонт, и сознание наверняка пребывало там же. Легкий ветер трепал темные волосы, солнечный свет лег на лицо, обрисовав черты, знакомые еще в прошлой жизни. Может, он не так уж сильно изменился? Может, я вижу его прежнего. И та враждебность только напускная.
— А что с твоей семьей? — Тихо спросила я. — Ты говорил, жрецам нужен был кто-то без родных.
— Я по глупости признался одному из них, что семья осталась далеко. И у меня с ними нет постоянной связи. Но мои близкие живы и здоровы. — На его лице появилась теплая улыбка и медленно угасла. — И еще многого не знают.
— Думаешь, для них что-то изменится?
— Я не знаю. Даже не хочу думать.
Он опустил взгляд на свою ладонь, повернул ее другой стороной, заново изучая посветлевшую кожу и белесые, крепкие ногти. Снова взглянул на меня.
— А как думаешь ты?
— Я не могу сказать, что в тебе многое поменялось. Просто появились иные возможности. Но я тебя почти не знала. Родным лучше судить. Может, они только обрадуются, что ты выжил. Смотря какие отношения у вас были.
