Но она вошла какая-то чужая. В ее глазах плескались страх, растерянность и жалость. Мне вдруг стало обидно. Так смотрят на бездомную псину.

— Нормально, — буркнул я, и мы надолго замолчали.

Она растерянно оглянулась на врача, посмотрела на моего отца. Тот улыбнулся ей как старой знакомой.

— Ну мы пойдем, наверное, — он наконец догадался оставить нас одних, — а вы поговорите.

Врач, явно недовольный происходящим, скептически поджимает губы.

— Резких движений не делать, — бросает он перед уходом.

Когда за ним закрывается дверь, я тянусь к ее руке. Она сама протягивает мне ладонь, и я чувствую, что, несмотря на духоту, она ледяная.

Лиза смотрит на меня сверху вниз, и мне не по себе. Я отвожу глаза, потому что даже представить боюсь, о чем она думает, видя мою небритую физиономию, голое тело, покрытое тонкой простыней, через которую наверняка видно, что на мне памперс.

— Как Ирокез и Мила? — спрашиваю, хотя все о них знаю от отца и вообще не хочу ни о ком говорить, кроме нас.

Но Лиза начинает рассказывать с готовностью, как будто она пришла навестить меня, чтоб поделиться последними новостями. Потом опять замолкает и, когда я спрашиваю о квартире, смущается.

— Там все нормально, но я там не живу. Переехала, — пожимает она плечами, будто это в порядке вещей.

— Почему? — стараюсь говорить спокойно, а внутри всего трясет.

— Оставаться там мне было бы не совсем удобно.

— Куда ты переехала? — по-моему, я говорю излишне требовательно и грубо.

— Пока к подруге, а потом — посмотрим.

У меня все обрывается. Крысы бегут с корабля?…

— Что говорит врач? — тихо спрашивает она.

— Что все очень плохо.

— А конкретно?

Я молчу, уставившись на дверь. Быстрее бы уже вернулся доктор! Мне муторно, противно продолжать этот разговор. Что я ей скажу? Что прикован к кровати на год, а то и на всю жизнь?

— Леша, — зовет она и прикасается рукой к моей щеке, смотрит с нежностью.

Я морщусь, как от боли, потому что на глаза наворачиваются слезы.

— Что? Плохо? — вскакивает она. — Я сейчас…

И мчится из палаты.

Мне опять делают обезболивающее, а она стоит у стены, сложив руки в каком-то молитвенном жесте.

Лиза

Не помню, как оказалась возле его палаты. Кто-то проводил меня, по пути набросил халат, дал бахилы. Перед дверью я стояла чуть живая. Думала, что наконец-то сейчас увижу его, смогу обнять!

Но, войдя, растерялась. Романов лежал хмурый и смотрел на меня, будто был чем-то недоволен. Рядом с его кроватью с таким же каменным лицом стоял врач. Виктор Михайлович расположился у окна и, казалось, следил за каждым моим движением. Было неловко. Они все будто ждали от меня чего-то, а я не могла понять, чего.

Лешка выглядел ужасно. Дело даже не в синяках и ссадинах на лице. Он был будто потухший фонарь, и лежал серым пятном на кипенно-белых простынях.

Я так много хотела ему сказать, но, оказавшись рядом, забыла обо всем на свете, растерялась и испугалась пытливого взгляда его отца. Кажется, несла какую-то чушь, хоть и чувствовала, что говорю совсем не то, что нужно.

А потом ему вдруг стало плохо, и мне пришлось уйти. С отчаянием заламывая руки, я шла по коридору. Здесь меня догнал Виктор Михайлович.

— Боли пройдут со временем, — заговорил он, останавливая меня и внимательно вглядываясь в лицо. — Самое страшное — что он не чувствует ног.

Проглотив ком в горле, ответила неуверенно:

— Но ведь прошло совсем мало времени? Сейчас нельзя отчаиваться.

Он отвел глаза, будто боялся показать свои мысли. И вдруг спросил негромко:

— Лиза, вы ведь не бросите его? Вы ему очень нужны!

Я окинула его непонимающим взглядом. О чем он? Почему говорит так, будто хоронит Лешку, будто уже никакой надежды, что он встанет? И зачем он это говорит? Неужели он ничего не видит? Неужели так и не понял, что для меня значит его сын, что я готова быть с ним с любым! Всегда.

— Все будет хорошо, — ответила я Романову, — Алексей обязательно поправится.

Больше ничего говорить ему я не стала. Просто не знала, какие нужны слова, чтоб утешить этого несчастного отца. К тому же я торопилась: из фирмы уже звонили несколько раз, напоминали, что сегодня совещание и зарплата, а, значит, нужно ехать в офис.

Появляться и встречаться с коллегами не было никакого желания, но мне очень нужны были деньги, поэтому заставила себя отправиться к Ивашкину.

В офисе было до странности тихо. Но не успела снять пальто и стряхнуть подтаявшие снежинки с шапки, как наткнулась на Катю.

— Лиза! — она закричала так громко, что за закрытой дверью что-то уронили. — Наконец-то!

И практически силой потащила меня в наш кабинет. Здесь, как всегда, царил беспорядок.

— Ты почему опоздала? — затараторила она. — Тебя все ждали. Планерка закончилась уже. Ивашкин недоволен жутко. Сейчас ценные указания раздаст и уж достанется тебе.

В ответ я только пожала плечами. Я в жизни не опаздываю. Никогда. Терпеть не могу, чтоб меня ждали. И в другое время страшно переживала бы, а теперь… Теперь понимаю, как ничтожна эта мышиная возня перед другой, настоящей жизнью, которая течет за стенами офисов, баров, клубов. Все, в чем раньше я видела смысл жизни: карьера, деньги, Сергей — теперь казалось мне ничтожным и мелочным, не заслуживающим внимания.

— Кого-то еще приняли? — кивнула я на свой стол, на котором лежали чьи-то вещи.

— Нет, что ты! — рассмеялась Катя, — это Светка притащила. Зашиваемся без тебя. Возвращайся уже скорее!

Минуту мы с Катей просто смотрели друг на друга.

— Ну рассказывай! — вдруг приказала она

— Что именно? — конечно, я догадывалась, что ее интересует, но настроения откровенничать совсем не было.

— Как что? Чем суд закончился?

— Какой суд?

— Ну над твоим мажором! — скривилась она зло.

— Что? — я тоже начала злиться.

— Вот только не надо делать вид! — упрекнула Катя и протянула журнал, на обложке которого красовалась фотография Алексея. Надпись кричала:

«Никакие деньги Виктора Романова не помогут его сыну избежать справедливого наказания!»

Я лихорадочно открыла статью на 15-ой странице, пробежала глазами. Что за бред! В статье утверждалось, что в аварии виновен Алексей, который пьяным сел за руль.

— Это ложь, Катя! — сказала я подруге. — Он был абсолютно трезв. Ему навстречу вылетел автомобиль. А сам Лешка в больнице. У него паралич обеих ног.

— Да ты что? — вытаращилась она на меня, садясь в кресло. — И что теперь?

— Врачи делают все возможное, — сказала ей любимую фразу Виктора Михайловича.

— Лиза, он что, не сможет ходить? — произнесла Катя медленно.

— Я даже думать об этом не хочу! Нужно верить в лучшее.

Мой голос звучал чуть резче, чем я хотела бы, но Катю и это не остановило. Она привстала в кресле и посмотрела на меня как на сумасшедшую.

— Да, но ты понимаешь, что он может остаться инвалидом? Ты хоть представляешь себе, какая это жизнь!

— Катя, чего ты от меня хочешь?

Я прекрасно понимала, чего, но еще надеялась.

— Лиза, беги от него! Конечно, можешь поддерживать, быть другом, но не вздумай связать себя с ним. Это же похоронить себя заживо!

В голову пришла мысль, что этот разговор бесполезен: ей все равно меня не понять.

— Ты ведь жизнь свою разрушишь, ты хоть понимаешь?

«Да что там рушить-то!» — хотелось мне ответить, но вышло по-другому.

— Катя, я его люблю! — призналась я ей вдруг. Или себе?

— А Сергей? — растерянно развела она руки.

— А Сергея — нет!

Она стояла и смотрела на меня с жалостью, но мне было все равно, я мысленно вычеркнула ее из списка подруг и вышла из кабинета.

Мне нужно было поговорить с Сергеем и получить деньги. Все. Здесь вы меня долго не увидите. Сбегу в «Атаку» и займусь любимым делом.