Умирая в 1227 году, он завещал сыну своему окончить после него завоевание всего света и мириться только с побежденными народами.

Сын его послал племянника своего Батыя, с 300.000 воинов, завоевывать русские земли. И тут начались страшные бедствия. Татары задавили своим количеством русских, людей несомненно храбрых, но слабых постоянными ссорами своих князей.

Так вот внук этого Чингиз-Хана был послан Батыем посмотреть, что это за город Киев и узнать, нельзя ли захватить его без боя.

Мангу послал в Киев послов, уверенный, что киевляне, наслышавшись о татарском погроме, непременно примут подданство, но гордые киевляне убили послов и над их кровью дали обет не принимать постыдного мира. Так поступил народ, но князь киевский Михаил Всеволодович, боясь мести татар, бежал вслед за своим сыном в Венгрию. Вместо него покинутый город был тотчас же захвачен Даниилом Галицким, который, в свою очередь, тоже бежал. Начальником или вождем в городе был оставлен умный и храбрый боярин Димитрий.

В описываемое нами время киевляне с ужасом узнали, что к Днепру подходит страшный Батый со своими несметными полчищами.

В одном из красивых домов города, окруженном роскошным фруктовым садом, в комнате, уставленной сундуками, сидел мужчина лет пятидесяти и женщина лет сорока. Они не только были встревожены, но очевидно, что были сильно огорчены.

— Слезами делу не поможешь, — говорил муж. — Господь нам его дал, Господь может его и взять.

— Так-то так! — заливаясь слезами, отвечала жена, — а все же мне больно так, что страх.

— А где он теперь?

— Пошел провожать Афросю.

Это разговаривали супруги Чебушовы, богатые горожане киевские, и говорили они о своем сыне Юрье.

Часа через два в комнату вошел Юрий. Бросив, шапку на лавку, он сел и как-бы вопросительно посмотрел на родителей.

— Ну что-же, — сказал он, наконец, — как, родные, вы решили?

— Нет, Юрушка, — отвечала мать, — мы без тебя не поедем. Добро отец свезет все сегодня же в лес, куда везут свое добро монахи, а сами останемся с тобой. Если ты решишь бежать…

— Матушка, ты не дело говоришь…

— Не дело, Таня, не дело, — возразил сам Чебушов, — зачем было и послов убивать, если мы думали все бежать. Не будь я больной, то ведь и я не остался бы с тобой, а пошел бы защищать город.

— Значит, решено, — продолжал Юрий, — вы останетесь в городе?

— Решено! — отвечали отец и мать.

— Значит, я буду защищать не только город и храмы, но и своих кровных.

— Значит, что так.

Слуги, между тем, выносили сундуки и нагружали возы, которые в тот же день были отправлены в ближайший дремучий лес.

Юрий Чебушов был крестником боярина Димитрия и находился постоянно при нем. Боярин очень любил своего крестника и с радостью высватал за него свою племянницу Фросю или Ефросинию Петровну Беляеву.

Юрий нашел крестного у ворот той стороны городской стены, с которой ждали появления татар.

Димитрий распоряжался укреплениями спокойно и хладнокровно. Увидав Юрия, он только спросил:

— Проводил?

— Проводил.

— А отец и мать?

— Остаются. Не хотят.

Со стороны леса беспрестанно подвозили бревна и Димитрий устраивал, в виде второй стены, тын. Работа кипела; кто только мог держать топор в руках, тот работал.

— Ну что? — спросил боярин у прискакавшего юноши.

— Утром сегодня до солнышка стали складывать шатры, — отвечал запыхавшийся гонец.

— А много их?

— Страсть! Страсть сколько! Мы в лесу оставили коней, а сами с Федором поляком пробрались по кустарникам и видели весь их стан.

— Ну, рассказывай все, скорее!

— Сила их несметная, и не только одни татары, но и всякие там народы. У татар палатки из войлоков и в палатках у них жены и дети, а тут же большие телеги, на которые они все нагружают. А дальше, за войском, виднеются такие стада, что нам и травинки не останется. Видно, полчища пришли сюда несметные.

— А чем вооружены?

— Стрелами и изогнутыми саблями и копьями с крюками. Я издали видел и палатки Батыя. Разноцветные и там у него много жен. А народу страсть. Завтра непременно здесь будут.

Весть о том, что азиаты близко от города, мигом разнеслась по Киеву и жители еще поспешнее стали собирать свои пожитки и вывозить в леса, а многие стали тут же в огородах вырывать ямы и сваливать все в них и зарывать в надежде найти свое добро потом.

В былинах поется об этом так:

Через два дня со светом граждане увидали кругом города татар, окруживших его в виде густой тучи. С восходом солнца скрип бесчисленных телег, рев верблюдов и волов, ржание коней и злобные крики татар оглушали, как гром и как ураган, и мешали горожанам слышать друг друга.

Вот как поется об этом в былине:

При виде этой грозной тучи жестоких татар женщины завыли, а трусливые мужчины хотели бежать, хотя бежать теперь уже было некуда.

Но боярин Димитрий страха не знал и, по-видимому, спокойно стоял рядом с Юрием на башне и смотрел на приготовления Батыя к осаде.

К лятским воротам подвезено было стенобитное орудие, которым татары надеялись пробить какие угодно стены.

Когда ворота от ударов этой машины стали колебаться, то их тотчас же подпирали бревнами. День и ночь машина била без устали и хотя с городских стен в татар тучею летели стрелы, но это не помешало татарам выломать ворота и с пронзительным победным криком ворваться в город.

Киевляне встретили врага грудь с грудью и так как в храбрости они не уступали татарам, то бой завязался ужасный, кровопролитный. Стрелы летели, как тучи, копья трещали и ломались. Раненых не оставалось, потому что стоило только упасть, чтобы быть раздавленным на смерть.

Такая страшная битва длилась целый день. К вечеру, когда быстро стало смеркаться, татары улеглись на короткую весеннюю ночь на разрушенных городских стенах.

Боярину же Димитрию и его дружине было не до отдыха. Они ночью же отступили к Десятинной церкви, окруженной тыном, и укрепились за этою второю стеною. Хотя они очень хорошо понимали, что такая слабая защита не могла спасти города, но им и в голову не приходило молить Батыя о пощаде.

— Ляжем костьми! — говорил уже раненый в грудь Димитрий.

^{— Ляжем костьми! — говорил уже раненый в грудь Димитрий.}

Юрий ночью побежал домой. Добро их все было вывезено в лес, а остальное зарыто в огороде.

— Ну, родные мои, — сказал Юрий, — благословите меня, да и простимся. Город держаться больше не может. Лятские ворота разбиты и все татары хлынули в ту сторону. С другой стороны можно еще из города уйти. Идемте скорее, я вас провожу.