Время – не лечит. Оно расшатывает, распыляет мои жизненные силы. Постарел. Худой. Страшный. Плаксивый. Обидчивый. Злой.

За зиму выпил водки больше, чем за всю жизнь. Почти не пьянел, хмель проходил тут же. Водка только на время приглушала боль. Она – ненадежная плотина, которая легко разрушается, и подспудно накопившаяся тоска черной погибельной лавиной захлестывает ослабевшую от страданий душу.

Встретился с бродячей собакой. Она глядит на меня, а я – на нее. У обоих печальные глаза: ей плохо и мне плохо. А как и чем помочь друг другу, не знаем…

– Уже предостаточно прошло времени, когда стряслась твоя беда… Поостыл, Алексеич?

– Остыну, когда сложу на груди руки.

– Я к тебе, Алексеич, с уважением… Ей-богу! Ну чем тебе помочь? Хошь со мной выпить? Аль с дочерью познакомлю… Она у меня, ох, какая расхорошая! Какая ягодка!..

С нездоровым лицом женщина попросила меня из ивового прутика выстругать амулет:

– Буду носить его на груди. Говорят, сердце исцеляет.

В голосе потаенная благая надежда.

Я было взялся… Но, поразмыслив, отказался:

– Сие святое действо должно совершаться с душой, в которой целительный свет и радость жизни. А моя душа уже не та… Она вся, до донца исстрадалась. В ней – темь. И – озноб. Зачем же – во вред?..

Я и жена. Сидим. Думаем об одном и том же. О горестном. Я нарушаю молчание. Две-три минуты говорю об отвлеченном. Не замечаю, как завожу речь о сыне… вроде бы безобидное:

– У него зуб побаливал. На каникулах хотел полечить – пломбу поставить.

Пауза.

И опять я:

– Перед отъездом Алеша купил ржаную буханку. На сухарики. Сказал, что вкусные…

У жены повлажнели от слез глаза. Спокойной беседы не получилось.

Порой я не понимаю своего внутреннего состояния. Как веление свыше: потребность ходить… глядеть… слушать… В любое время суток. В любую погоду.

Морось. Сумерки. Под ногами плещется вода. Остановился под фонарем. Бар. У раскрытой двери, на крыльце, двое. Курят. Парень и девушка. Парень сердито цвиркнул слюной в мою сторону.

– Отец, тебе чего надо?

Стою молча. Взираю в упор. С одежды капает дождевая влага.

– Ты что, не понял? Топай!

Я – не ворохнулся.

– Макс, оставь его…

– Да нет уж! Сейчас я ему…

И – вдруг закашлялся. Захрипел. Согнулся… Повернулся ко мне спиной:

– Да ну его… Блаженный какой-то!

И увлек подругу в многолюдную глубь злачного заведения.

Гляжу на звезды. Где-то там Алеша… Я кричу:

– Сы-ы-ы-но-о-ок!!!

Вселенная безмолвна.

Лишь душа содрогнулась.

Жизнь дает по крупицам, а забирает все сразу.

Масштаб беды настолько велик, что не поддается никакому осмыслению. Порой не верю в случившееся… Наваждение? Тень грозовой тучи? Пронесет? И вновь все наполнится радостью и счастьем?

Невыносимо больно смотреть на дочь и жену! Как облегчить их горькую участь? Как принять на себя всю тяжесть свалившегося на нашу семью горя?!

Живым – мучиться, а ушедшим блаженствовать.

Тороплю дни, недели, месяцы… Чем больше пройдет времени, тем я ближе к нему. Если бы я мог сегодня поменяться с ним местами!

Дабы окончательно не загнуться, надо оглянуться в прошлое, а шагнуть – в будущее.

Надо не щадить, а изматывать, истязать себя работой до обморочного изнеможения… рвать жилы… обливаться потом…

Моя спасительная соломинка – книги. И – деревья.

Несу домой буханку хлеба, значит, еще живу.

Хотя бы по нескольку строк, но пишу ежедневно о сыне: как бы продолжаю заботиться о нем, как о живом.

Поют птицы весны, а он глубоко в земле. И мне стыдно жить.

Тонны сырой глины давят на его грудь. А расплющилась моя душа.

Незнакомая девушка… плачет… Кто она? Вместе училась с Алешей? Вижу, как в ее руке вздрагивает букет. И алые лепестки падают на бугорок. Падают и – бледнеют.

Явно девичья рука положила на могилку цветок. Желтый. Цвет разлуки. В данном случае – вечной.

Впорхнуть бы к нему ласточкой!

В сновидениях улыбается мне – подбадривает!

Я полол картошку. Сорной травы – тьма! Вдобавок – жарынь! Вскоре стал уставать. Мотыга потяжелела. «Сынок, помоги!» – попросил я мысленно. Глядь, весь огород уже обработал!

Голубень пролесков. Движется сияние… Я окликнул. Свет брызнул и рассеялся. Никого. Одни прохладные деревья.

Тишина… если даже гром, буря. Она не отхлынет, не вспугнется, не поколеблется. Не могу до конца осмыслить. Но знаю: для меня… навечно… Она влилась, срослась с моей плотью, с моей жизнью. В ней – дыхание моего сына?

Блуждаю… Ищу… Где ты? По какой стежке или бездорожью мне идти? У кого спросить? Нас разделяет пространство? Или – всего один шаг? Может, ты стал ветерком? Облачком? Или – нежным утренним эхом? Ласковый свет неба коснулся лица и рук: я ощутил его близкое присутствие.

19 мая. По дороге на погост я нарвал полевых цветов. Само по себе получилось: весь букет небесно-голубой. Как глаза Алеши.

Нежная прозрачность. Покой. Я положил на могилу цветы: «С восемнадцатилетием тебя…»

Пришел домой. Обнаружил в пакете оставшийся цветок. Рассудил: «Это от Алеши».

Вершинная цветущая ветка Алешиной калины тянется, тянется к окну… Соскучился по родным?

Он прожил на земле самую счастливую часть жизни.

Высокие лучи солнца и струи дождя соединяют меня с ним.

Роса. Звезды. Бог. И – Великая Вера: Душа – вечна!

Земля – приют. Земля – мать. Она нежно обнимает своих детей. И никогда с ними не разлучается. …Упаду ниц на бугорок. Из отверстой груди, из сердца радостным ручьем изольется кровь, пройдет, пропитается сквозь пласты глины и песка… омоет животворным теплом его тело…

Жду… Войдет в дом Человек. Со светлым, воодушевленным взором. С затаенным дыханием шагну к нему вожделенно.

– Сын твой жив… – молвит Он… глазами Иисуса.

Я сегодня – на земле, он – на небесах. Я дольше прожил – здесь, он – там. И едина уготована нам Вечность. Где мы сольемся. И звездою Новой воссияем над Миром Всевидящего Творца.

Моя глубокая, незаживающая рана… Из нее – капли крови: то – чаще, то – реже, то – громче, то – глуше. Их не остановить. Не погасить. Так и будут источаться, вспыхивать, обжигать. Пока сердце бьется и, обессилев, не оцепенеет в объятиях бездыханности.

Несчастье стало неотъемлемой, привычной особенностью моей жизни. Забудусь, отвлекусь… Но гнет тоски продолжает давить, сжимает в тисках сердце.

Страха не испытываю ни перед кем и ни перед чем.

Синь моих глаз поразмылась, в них – сутёмки. В горле – клекот слез.

Уподобиться бы животному!

Все, что было исполнено прозрачно-небесного смысла, бесформенно огрубело и обволоклось дегтярным смрадом случайного несуразного существования. «Облегченного» выхода не ищу. Его – нет. Он – невидимка. В поле зрения – жалкое подобие света, обман. Мир расколот. Вдребезги. Мое озарение… после смерти?

Мне желают долгих лет жизни. «Долгих лет» мучений?

«Его ночные блуждания… Я боюсь! Господь, сжалься над ним… выведи к Солнцу», – молится за меня жена.

Сон – это «бесчувственное» бытие – как спасение. Но вот у меня бессонница: от невроза зуд во всем теле. Доканает?

Раньше меня врачевала природа. Теперь я от нее отдален. Оторван. Отчужден. Минули зима, весна, лето… А я их не ощутил, не заметил, не запомнил. Иней, гром, солнечные зайчики, алые ягоды, глоток ключевой воды… Все далеко, неправдоподобно. …Плачет земля по моей смертельно раненной душе. Она, брошенным камнем в безвоздушное пространство, торкается, блуждает, колесит и не находит пристанища.