Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Ему было три года. Играл в песочнице. С соседским пацаном (его мать алкашка, жили бедно). Домой Алеша приходил без игрушек. Позже выяснилось: пацан тайком зарывал их в песок, а потом уносил домой.

В зубной поликлинике Алеше удаляли молочные зубы. Сразу по два-три. Терпел. В шестнадцать лет что-то в нем изменилось. Однажды при лечении коренного зуба потерял сознание. Но вскоре пришел в себя. Как бы виновато посмотрел на меня (я присутствовал здесь по его просьбе «для поддержания духа!»). Лицо бледное, на лбу испарина.

Алеша:

– Папа, давай вместе с тобой сфотографируемся.

Я сослался на жару, на усталость:

– Успеем еще. Жизнь длинная.

«Нам не дано предугадать…»

Я пробыл в командировке четыре дня. Приехал домой. Сын:

– Готовить еду некому было. Мама кормила меня помидорным салатом. А с него еще сильнее есть хотелось.

В городе гуляли с ним по набережной. Я купил ему горячие сардельки. Он с аппетитом съел. «Еще будешь?» – спросил я его. Застенчиво отказался. Я – не внял…

Плотина. Дубовые сваи. Вода шумит. Здесь Алеша любил купаться, ловить раков. Подолгу. До веселого озноба.

…Шуми, вода!

Иду. Впереди долговязый паренек. Не желает мне переходить дорогу с пустым ведром (примета худая!). Благодарно поклонился ему.

Алеша общается со мной посредством снов, явлений природы, своими предметами и вещами. Многие качества его характера угадываются в сестре и матери.

У его лучшего друга Сергея – рыжая собачонка. Алеше нравилось играть с ней. Часто собака подбегает ко мне, глазом просит, чтобы погладил ее.

Под калиной в апреле расцвел пролесок, посаженный Алешей. Цветок сквозь еще голые ветки синё глядится в окно.

Иисус Христос, мой сын с тобой. Скоро и я приду. Если не настолько грешен, то позволь с ним свидеться. Один раз. А там хоть и в преисподнюю!

Позвонила девушка:

– Можно пригласить к телефону Алешу?

Это уже второй раз, спустя год…

И, наверно, оттого, что я долго думал о ней, мне она приснилась. Мы как будто бы повстречались. Я спросил ее:

– Ты любила Алешу?

Она смущенно зарумянилась:

– Я люблю его… всегда…

– Но он – там, а ты – здесь…

– Он сегодня в Высшей Основе: духовной. Его нельзя созерцать, потрогать, но можно чувствовать. При сильном желании.

Я благодарно кивнул ей:

– Будь счастлива! – И пошел.

– Я счастлива… А вы?

Я что-то сказал…

Пробудившись, попытался вспомнить. Но в окне вспыхнула молния. Потом застучали капли. Еще была ночь. И кончится ли она когда-нибудь?

– Вернись к Природе…

– Вернись к Богу…

Но никто мне не сказал: «Вернись к людям…»

Мать умерла – я потерял малую родину.

Сын погиб – я потерял большую Родину.

Конец второго тысячелетия

1

На все и вся взираю сквозь призму своей трагедии.

Раньше я готов был обнять Вселенную, которая из края в край представлялась мне как нечто Божественное – одухотворенной. В буйстве неиссякаемого благополучия мне чудилось, мерещилось «вечное, благостное…» Что это? Слабость воли? Проявление притворства? Отсутствие познаний «всего сущего»? Попытка «оболванить» судьбу?.. …В младенчестве, получив травму головы, я сильно заплошал. Уже шла война. Отец погиб. И мать, имея на попечении еще троих малолетних детей, глядючи на меня, почти бездыханного, молила Господа, чтобы забрал… Но Он не внял ее голосу.

Время поглощает свет и тьму. Все глубже и глубже проникает, закапывается «в самое себя» боль. Она же и вырывается наружу, скорбным крылом замахивается, бьёт по чистым струям Небесного Дня. Сжаться бы в комок глины. Стать прахом. Молитвенной памятью. Всё сущее – не касаемо… Оно – в стороне. В ином русле. Не созерцаю. Не вслушиваюсь. Лица – нет. Душа – порочна. Головешка сердца – чадит… Черный пламень затаился? Перевес чей?.. В бешенстве швыряю, бью об пол свои скульптуры… Не ломаются! – А ты поплачь…

Озираюсь. Болезненно вздрагиваю… Наволочь «разрушенного разума»… страх. Забиваюсь в угол, царапаю записку: «Когда я засну, и ты, «Некто», чей я услышал голос, острием топора ударь по моей голове… пожалуйста…»

Мои сны:

Cтоим. Сын и я. По чьей-то неведомой воле нам суждено расстаться. Он пошел. Я глянул ему вслед: на его мальчишеском затылке – большая лысина… Стало жаль до слез!

Мы с ним в моем хуторе. Нам надо съездить в Летник за сушняком. Алеша пригнал вместо быков двух телят. Я его поругал. Он посмотрел на меня печальными глазами.

Кто-то зажженным окурком ткнул мне в веко. Свет затуманился… потемнел…

Проснувшись, я вспомнил: Алеша маленький… Я рублю дрова. Он сбоку подсунул под топор фанерку. Я сердито отсек… уголок впился мне в глаз. Искры. Мрак. Боль…

Пытаюсь выбраться вверх по склону. Карабкаюсь. Сползаю… Снова лезу… Внизу – старший брат. Покойный. Смеется…

Черная река. Мужик мигает мне, чтобы я столкнул с обрыва свою жену… Я не соглашаюсь. С ней прыгаем с обрыва. Плывем. Течение быстрое. Жена пытается выбраться на сушу. У береговой кромки – наледь… «Здесь круто!» – кричу я. Стремнина несет дальше… одного…

Моя мать просит, умоляет меня: «Пиши об Алеше!..»

– Алексеич, ты зачем волосы перекрасил в белый цвет?

– Это не я…

– А кто же?

– Тот, кто на небесах.

Угрюмая женщина:

– О своем сыне мне ничего не говори. У меня и своего горя взахлёб!

На свои средства я издал первый вариант книжки «Воскрешение сына». Решил весь тираж (250 экземпляров) раздать светлым и добрым людям с одинаковыми автографами: взрослым – «Жалейте своих детей», сверстникам Алеши – «Спасет вас Христос».

…Одна женщина отказалась принять «Воскрешение сына»:

– Прочитала первую страницу… чуть было сердце от жалости не остановилось…

Всю свою жизнь я потешал земляков пейзажными стишками. А напоследок – душераздирающем воплем! «Самое эффектное ростокинское зрелище!»

– Ну и как?.. – с лукавой вожделенной ухмылкой заглядывает мне в глаза сосед. При этом его голова так наклонена набок, что щекой касается плеча.

Второй «приятель»:

– А ты, я погляжу, постарел не по годам!..

Пыль, мусор, всякий хлам и гниль житейского бытия кружатся, шуршат, преграждают мне дорогу. Усерднее, «внимательнее» всех – родственники. Не перестаю удивляться, поражаться их беспредельному невежеству, слепой ненависти, шизофреничной оголтелости. Они – совокупность алчности, мелочности, ущербности. Им – дай, принеси, положи… ублажи… А каково у тебя на душе – это их не касается. Впрочем, нет… Для них лучше, благостнее, коль единокровный несчастлив. Дикое, страшное племя, погубленное алкоголем, погрязшее в дремучих грехах, за которые приходится расплачиваться народившимся росточкам. Расплачиваться жизнью: такое немыслимое искупление пред Всевышним.

Встретился с братом. Он – ни слова о погибшем племяннике, о том, как живет-может моя семья, я сам. А сразу – о похмелке. Вот что его интересует в первую очередь – проблема номер один! Ну что ж, надо «выручать, спасать!» Бутылка… вторая… Повеселел мужик. Заболтался о том о сем… об одном и том же… а по большей части о родных… с дурной стороны… нечто похожее на сплетни, на злобные выпады, недовольства. К примеру, меня «пригвоздил» за то, что я на день его рожденья не прислал ему поздравительную открытку. Укор… Но имеет ли он под собой существенные основания? Ведь сам он, живя в ста верстах, за два года не заглянул ко мне, не проведал могилку Алеши!

Из Нового Завета: «Предаст же брат брата на смерть…»

11
{"b":"674281","o":1}