Дорогой, родила нашего парня! Вес – 4,2 кг, длина – 64 см. Сказали, что не будут его приносить ко мне на кормление трое суток.

Врач говорит: ребенок здоровый.

Было первое кормление. Грудь берет хорошо. Насытился – и сразу заснул.

Похож на твою мать.

Всех младенцев по двое носит сестричка, а его одного – тяжелый. Лежит, как хомячок. Он тут самый большой.

Нас переводят в другое помещение, а в этом будет ремонт. В какое окно тебе можно посмотреть, потом сообщу.

Как назовем сыночка? В старину – по святцам…

Из имен, что ты подобрал, ничего подходящего. Алексей, может, и неплохо. Но все подряд Алешки, а в жизни будут звать Лёшка. Предлагаю назвать по-церковному – Михаил… Миша. Если не подходит, тогда: Серёжа, Виталий – Виталька, Александр – Саша.

Надо зарегистрировать ребёнка в ЗАГСе, выписать свидетельство о рождении.

Молодец, что купил кроватку. Ты, как пчелка, все добываешь, что необходимо.

Если ничего не изменится, то в понедельник меня с ребенком должны выписать. Приходите с Леной. Купите цветы и конфеты.

Сынишка тянет меня в универмаг, в отдел игрушек. Я не поддаюсь, иду в гастроном, покупаю вермишель, маргарин.

По дороге домой Алеша протяжно вздыхает:

– Эх ты, папа! Только зря деньги прокупил!

Веду дочку Лену к зубному врачу. У двери кабинета она остановилась, пытливо глядит мне в глаза, робко мямлит:

– Папа, мне один зубик надо удалить?

– Да.

Она переспрашивает:

– Всего-навсего один?

– Да, – повторяю я.

Лена воодушевляется:

– Малюсенький, вот такусенький? Ну тогда и нечего было из-за пустяка сюда приходить! Пошли домой, папа!

Алеша упал с дивана, и на лбу у него появилась шишка. Сестренке Лене жалко братика, и она, пытаясь как-то помочь, ему сказала:

– Давай я ее молотком забью!

– Доедай кашу, не оставляй силу! – говорю сыну за обедом. После моих слов он охотно доел кашу. Не вставая со стула, до плеча поднял рукав рубашки, упруго согнул руку, бодро выпалил:

– Папа, погляди, какие у меня большие мускулы стали!

Долго стоим на остановке. Алеша обиженно вздыхает: – Когда же автобус пообедает?

Алеша, поднявшись на цыпочки, заглядывает в сруб колодца. Я предупреждаю:

– Смотри не упади!

Он обернулся ко мне и приложил к губам пальчик:

– Папа, тише. А то облака распугаешь…

Алеша простудился, и у него заболело правое ухо.

– Папа, – говорит он, – а ко мне в ушко сверчок забрался!

Лену укусила пчела, и у нее распух глаз. Сидит дома. Скучает. Мама ее спрашивает:

– А где же твоя подружка Женя?

Голос у Лены плаксивый:

– Она не хочет со мной играть, потому что я страшная стала!

Алеша с опаской кивает на солнечные блики в луже: – Чтоб я в воду не лез, кто-то стеклышки набросал.

Лена делает домашнее задание. Младший братик сидит рядом с карандашом. Вглядываясь в листок, задумчиво бубнит:

– К трем прибавить нуль будет тридцать.

– Мама, – спрашивает Алеша, – ты сказала, что испекла пирожки воздушные. А почему же они не летают?

Алеша увидел на улице пьяного и, указывая на него пальцем, крикнул:

– Какой большой, а еще ходить не научился!

Гуляю с Алешей по улице. Он спрашивает:

– Папа, а почему у собак нет крыльев?

Пока я думал, что сказать, сын ответил на вопрос сам:

– Если бы у собак были крылья, то они бы тогда всех птиц слопали!

Купаю Лену в ванне, строго прикрикиваю:

– Да брось ты свою куклу!

Лена прижимает куклу к груди, машет головой:

– Не брошу! Она плавать не умеет! Утонет!

– Папа, – спрашивает меня Алеша, – а кто ест колючки?

Я сказал, что верблюд.

– Вот и не знаешь. Колючки ест ежик! Видел, какой он колючий?

– Лена! Лена! – зовет Алеша сестренку, – иди послушай, как у меня в животике трещит!

– Вот наказание! – всплеснула руками мама. – Не углядела и – молоко убежало!

Алеша тотчас прильнул лбом к стеклу окна, решительно бросил:

– В какую сторону оно убежало? Я догоню мигом!

Алеша:

– Папа, когда ты состаришься, то тогда ты станешь моим дедушкой?

Братишка и сестренка ведут спор на улице у двора.

Слышу только: допрыгну… не допрыгнешь… Затем – резкий всплеск! Гляжу, Алеша барахтается в луже. Поднимается. Выходит. С него ручьями стекает вода. А на лице победная улыбка:

– Ура! Я до солнышка допрыгнул!

…Я сидел у окошка час, второй… Бабушка рукой остановила вращающееся колесо прялки, жалеючи меня, ласково сказала:

– Ступай, чадунюшка, во дворе поиграй. Чё ж в избе маешься?

Я только передвинулся к другому глазку окна. Наконец повозка показалась за ериком. На плешинах солончака клубилась белесая пыль. Я побежал к мосту. Дядя Коля, заранее вытащив из сумки газету, на ходу передал ее мне.

Вернувшись с почты из станицы Ярыженской, он тотчас стал развозить по дворам корреспонденцию, бандероли, посылки, денежные переводы. Остаток раздавал, когда хуторяне собрались у гати встречать с пастбища скотину. А я с заветной «районкой» уединился на палисаднике. Она пахла луговыми ромашками, светилась жар-птицей… потому что в ней были напечатаны мои первые «пробы пера».

С того давнего времени и до сей поры это счастливое, волнующее чувство ожидания выхода в свет своих очередных публикаций не улетучилось, не иссякло, не охладело. Диапазон печатных изданий, в которых укоренялось, находило признание мое авторство, расширялся. Это различные журналы, еженедельник «Литературная Россия». С младых лет я считал, что труд писателя тяжелейший, и помимо таланта он должен обладать полнокровным физическим здоровьем. Я усиленно занимался гирями, в любую стужу во дворе обливался по пояс колодезной водой. Зимой ходил по улице в вязаном пиджаке (толстое пальто мне казалось ватным одеялом). Спиртное не употреблял.

Как такового письменного стола я не имел, а творил в разных концах околицы в потаенных, насиженных мною местах – в терновнике, прибрежных зарослях, просеке, где в душлах, под валежиной лежали припасенные мною тетради и карандаши.

Заготовки, материал для большинства рассказов накапливался, собирался годами. Исподволь я присматривался к «облюбованному герою», его жизни. Вносил в черновик добавления. Таким образом складывалось некое «творческое досье» на него. Прояснялся, выплывал наружу, органически определялся стержень сюжета. И только потом я вплотную подступался к основной работе и окончательному ее завершению.

Содержание данной книги я определил как «откровение блаженного». Почему «блаженного»? Да потому, что время нынче такое… когда молчать грешно, а говорить – больно. Остается скорбеть вместе с Богом?..

Взойдя на холм, Никита положил в траву жердину с подвязанной на конце холщовой торбой. Огляделся. С той стороны, откуда он пришел, до горизонта снежными свеями тек ковыль; по правую руку лазоревыми цветами румянел пойменный дол, по левую – яснилось неоглядное, как небушко, озеро; прямо, перед взором, сочно зеленели лесные кущи. Осторожным шагом спустился к речке. На отмели резвилась стайка рыб. Невольно залюбовался на них. В душе словно лед растаял. И Никита улыбнулся… А думал, что разучился улыбаться. Двадцать лет отсидел в остроге за участие в Пугачевском бунте. Многие братья-казаки там загнулись и сгибли. А он выдюжил. Благодарение за это Господу Богу! И вот срок каторги истек. И он притопал на родную Донщину. Родственников близких и дальних давно порастерял, перезабыл. Не помнил того места, где родился. Да если бы и помнил, то вряд ли туда вернулся: кому нужен бывший каторжник! Лучше уж жить на отшибе отшельником, по-монашески да с исповедальными молитвами!