А лучше бы в переднем углу зажег свечу и с покаянно склоненной головой на коленях постоял пред Всепрощающим Ликом.

У этого человека на лице постоянно светилась радостная, счастливая улыбка. Сам красивый. Румяный.

Я при моем траурном состоянии души предпочитал как можно реже с ним встречаться. Или не встречаться совсем. …Но однажды такая же беда постигла и его: в кювет сорвалась машина и погибла дочь.

Из газеты я вырезал фотографию девушки и поместил на полке рядом со снимком Алеши (они ровесники и явно знали друг друга).

Ее отец…

Я теперь его не избегаю.

Нас поравняла судьба-злодейка.

Нет, он продолжает улыбаться. Но гораздо реже. И улыбка заключает в себе иные оттенки чувств…

О чем он думал в последние минуты, секунды? О том, что слишком короток был его век? За что так наказан? В чем провинился перед Богом и людьми? Или звал на помощь мать, сестру, отца? Кричал? Плакал? Одно известно: подвергся страшным физическим и вместе с тем душевным мукам. И мы теперь до конца жизни будем ощущать их плачущим сердцем.

…На снег падали и падали цветы, согретые девичьими ладонями. Красные, белые, желтые. Снег. Мороз. И – цветы. Красные, белые… Но больше – желтых. Разлучных. Последние брызги земной нежности, света. Цветы, цветы… живые… чтобы там, на небесах, продлилась твоя, сынок, юность.

Я не поднял ни лепестка. Не отнял…

Они – твой вечный след.

Я пойду по живым цветам и найду тебя.

Неведомая боязнь… Устал, ослаб нервами и сердцем?

А если так и останется? Если хандра не пройдет, не уймется, а еще глубже укоренится, закостенеет? Надо одолеть, преломить… Надо как можно чаще бывать на могиле сына – это самое лучшее, самое озаренное, что в состоянии я сделать для него.

Кладбище… Это место извечно исполнено великого смысла – одновременно земного и небесного. Невыразимый уют, непоколебимый покой… Дух Божий…

Пусть здесь слезы будут всегда светлыми!

В благодатный час и мое тело примет мать-сыра земля. На крест сядет птаха и споет о вечном счастье Вселенского мира, равно принадлежащем всем, кто существует зримо и кто сокрыт тайной.

Наверно, есть своя доля правды в понятии следующего толка: где бы, в каком месте ни быть похороненным – одинаково. И все-таки лучше «не за горами и морями…»

Дабы близкие люди могли чаще наведываться к могиле родного человека, приносить цветы, убирать.

…Хотел бы на старости лет вернуться на малую родину и там на кладбище лечь в теплую землю на осиянном плоскогорье. А рядом – сын. Пересаженная его калина.

И един на двоих – дубовый крест.

Везде снег. А на холмике Алешиной могилки – проталинка… Восходит его тепло? И животворящий свет?

1 марта. Утренние низкие лучи, отразившись от стеклянной дверцы стенки, осветили Алешин уголок… Весна шлет ему привет!

Капель… Это стучит сердце моего сына.

Родился Алеша на четыре с половиной килограмма. Со временем в нем стала проявляться, «активизироваться» моя, отцовская, порода. Он рос поджарым, не толстощеким, без яркого румянца. До десятого класса ростом был невелик. Стеснялся. А в последний год школьной учебы только успевал на дверной притолоке шариковой ручкой делать пометки… Удивительно резкий скачок! Вот уже выше меня. В глазах – веселость, возмужалость, уверенность. И нам, родителям, радость!

Когда ему было семь-восемь лет, он и я надевали на руки боксерские перчатки и целый вечер азартно мутузили-дубасили друг друга. Его напористость, выносливость, ловкость поражали…

Алеша никогда не врал. Мягко, осторожно указывал на мои промахи. Особенно на неразборчивое отношение к людям, которое, как правило, оборачивалось чреватыми для меня последствиями: подножками, предательством и прочими гадостями со стороны последних. Видя, как я потом сожалею, переживаю, Алеша, обладая чутким сердцем и не по летам глубоким умом, совершенно по-взрослому обнимал меня, успокаивал, втолковывал, чтобы я впредь не игнорировал его наставления, дабы опять не угодить в неблаговидную ситуацию.

Картинка памяти: на огороде собираем с ним поспевшую фасоль. Стручки лопаются… Алеша подбирает все до единой фасолинки. Здесь и во всем остальном, что касается быта, каких-либо занятий, отдыха, он проявлял исключительную аккуратность, опрятность, пунктуальность, честность, приветливость. …Я вижу их, Алешу и Ваню, идущих в обнимку по райским кущам. Они уже привыкли там. Они скучают по нас, как и мы по ним. Но они так не печалятся, как мы… потому что в Вечности обрели бессмертие духа, являющегося самым Высшим, о чем думает вожделенно всяк смертный от рождения и до последнего вздоха.

Ангелы-хранители не долетают до земли. Никто не защищен…

Время опережает Жизнь.

Время – Творение Бога.

В утробе Времени развивалась, формировалась Вселенная.

Вселенная – зародыш?

Был бы я изначально глубоко верующим человеком… что я ощутил в этот миг? Тайна. О чем подумал? Тайна.

Когда я узнал, что сын погиб… Моя жизнь тотчас оборвалась.

Мое горе не измерить никакими мерками. Оно схватило все и вся. Навечно.

За глухой завесой незатихающей боли прячусь от людских взоров. От самого себя.

Раньше я засыпал с мыслью о скорой встрече с новым днем. Сейчас засыпаю… чтобы как можно дольше пребывать в стороне от реальной жизни.

Многоцветность, многозвучность бытия для меня исчезли. Только – серость. И – мрак.

Тяжесть обыденной жизни.

Утрачен смысл. Естество растворилось в «непогоде тоски».

Дни мои… до истечения будут напряженно-угрюмыми.

Над чужим миром безмолвно плывет непогожее облако моей седины.

От моей седины остужен небосвод.

Стою у окна. Стою у двери. Стою у могилы. Как памятник… памятник несчастному отцу.

Душа взывает: сынок, явись хотя бы призраком!

Уже не вернуться… искомое убито…

Не на лице, а где-то внутри «возникает» подобие улыбки. Стихийно.

Не по моей воле… Зачем? Зов?.. Чей?.. Симптом помешательства?..

Молчание позволяет мне услышать дыхание земли… дыхание тела моего сына…

По приглашению был на свадьбе. Заболел… душевно. Нет, не здесь мне находиться, а в клетке сидеть!

Мне говорят:

– Алексеич, Господь дал, Господь и взял…

– Мой сын наркоман. Я и жена замучились с ним… А твой… благодари Всевышнего…

– А если бы он стал инвалидом? С ложечки кормил бы…

– Бог умножил твой талант…

За окном часто стучит дождик… Сынок бежит домой?

Убили его тело, а душа еще живее стала.

В открытую форточку струей воздуха втянуло калиновый лепесток. Он легонько скользнул по моей щеке… будто Алешин пальчик.

Стопа калины окольцована полоской плотной бумаги, на ней: «Утоли моя печали». Откуда?..

Под калиной – его подснежник.

Им сделанная скворечня. Скворец поет. Замолкает. Глядит в мою сторону… Жалеет?

Молчит трава. Молчат деревья. Жалкий, иду… В душе – слезы: сегодня ему… двадцать… …Улетел…

Живые цветы на его могилке… он сам хотел жить…