Смирив свою гордыню, Агасфер пал перед хозяином на колени, проговорив:

– Господин, если я буду оправдываться, то мои же уста обвинят меня.

Закхей долго, изучающе посмотрел на него и наконец произнес:

– Слова твои исполнены ума и искренности, Агасфер. Встань с колен и садись к столу.

Вскоре по приказу хозяина та самая служанка, что однажды приходила ночью к Агасферу, принесла вино и фрукты; накрывая на стол, она скромно опускала глаза, никак не выявляя своего знакомства с гостем.

– Ах, какая ты у нас тихоня, Дебора… – усмешливо заметил Закхей и подмигнул Агасферу: – Ну как, в прошлый раз она понравилась тебе?

Агасфер перехватил расширенный, умоляющий взгляд самаритянки и неопределенно ответил:

– Я благодарен за твою заботу обо мне, господин.

Девушка вздохнула с облегчением и поспешно удалилась, унося пустой поднос.

– Славная кобылка, – произнес Закхей, пригубливая вино.

Похоже, он пребывал в отличном благорасположении, и это сильно озадачило Агасфера, который, хмелея от выпиваемого, вновь и вновь возвращался к событию в храме.

– Этот Назарянин… – повторял он. – В одиночку одолел всех… Словно демоническая сила вселилась в Него…

– Кстати, мне тут пересказали одну его притчу, – вспомнил Закхей. – У некоего заимодавца было два должника: один должен был пятьсот динариев, другой пятьдесят. Им нечем было заплатить, и он простил обоим. Кто же из них больше возлюбит его? Как ты думаешь, Агасфер?

– Полагаю, тот, кому он больше простил.

– Верно! – рассмеялся Закхей. – Но это не про меня. Я могу простить человеку все, кроме долгов. Ибо не зря сказано в Писании: «Если я не за себя, то кто за меня?» А потому давай спустимся в подвал и подсчитаем, сколько ты мне задолжал.

Когда они сверили с наличностью записи в учетной книге, выяснилось, что недостает именно тех денег, что в тот злополучный день слуги Мардохея должны были унести с торжища. Даже за вычетом того, что заработал Агасфер по условиям договора, сумма долга оказалась так велика, что Агасфер едва не потерял сознания:

– Господин, ты губишь меня, – пролепетал он. – Моей жизни не хватит, чтобы расплатиться с тобой…

Закхей дружески похлопал его по плечу:

– Поскольку ты друг моего свата, так и быть, я смягчу условия. Мне нужен раб, чтобы пасти овец. Он стоит тридцать сребренников. Ты станешь пастушествовать у меня за еду и одежду, а я ежемесячно буду выплачивать тебе один сребренник. Когда скопишь нужную сумму – купишь мне раба и будешь свободен. Ведь не зря же сказано в Писании: «Все вещи – в труде: не может человек пересказать всего; не насытится око зрением, не наполнится ухо слушанием».

От скотовладельца он уходил с ощущением человека, который должен был умереть, но отделался тяжелым ранением.

Спускаясь по каменным ступеням узкой улочки, Агасфер услышал позади торопливые шаги, и вскоре легкая женская рука тронула его за плечо:

– Господин, это я, Дебора… – раздался бархатистый голос, и он сразу узнал красавицу-служанку из дома Закхея, хотя самаритянка прикрывала лицо головной накидкой. – Спасибо, что не выдал меня… В прошлый раз я солгала хозяину, что ублажила тебя…

– Господь тебя простит, Дебора, – отозвался Агасфер.

– И еще, – зачастила она, опасливо поглядывая по сторонам. – Вчера у нас был Мардохей. Они с хозяином считали деньги, а после пили вино, смеялись и говорили о тебе: «Этот саддукей слишком кичится своим умом и начитанностью, пора опустить его на землю».

– Агасфер, ты такой умный и такой наивный! – горячо говорила Эсфирь, порывисто пожимая руки возлюбленного. – Эти фарисеи попросту ошельмовали тебя, надо обратиться в суд!

Они сидели в беседке, окруженные таинственной тьмой осенней беззвездной ночи; внизу, под обрывом, бессонно журчал Кедрон и где-то, в стороне Царских садов, предостерегающе ухал филин.

– Нет такого суда, в котором бедняк выиграл бы у богача, – убивался Агасфер. – А всему виной этот бесноватый… Все из-за Иисуса… Жизнь моя померкла с той поры, как столкнулся с Ним… Святой Дух оставил меня, ибо он пребывает лишь в том, у кого сердце наполнено радостью…

– А разве моя не померкла, Агасфер?! – воскликнула Эсфирь, заливаясь слезами. – До сих пор я жила надеждой, и в этом была моя радость… Теперь нет никакой надежды… Но я еще больше хочу принадлежать тебе, быть твоей женой… Хочу делить с тобой ложе, гладить твои кудри и целовать грудь твою, хочу рожать детей, похожих на тебя… Хочу мыть тебе ноги, когда устанешь от долгого пути, и подавать вино, когда тебя будет мучить жажда… Но все это… лишь пустые мечты…

– Ты… откажешься от меня? – осторожно спросил он.

– Ах, Агасфер… – отозвалась она, пряча мокрое лицо у него на плече. – Ты такой умный и такой глупый. Таким я люблю тебя еще сильнее.

Настала зима, с ее рваными ветрами, участившимися дождями и холодными лимонными восходами. Агасфер пас овец Закхея вместе с глухонемым стариком Симоном в долине Кедрона, поблизости от истока его, и каждый месяц получал по сребреннику, медлительно и трудно приближая свою свободу. Спали напарники в загоне для скота, на соломе под навесом из пальмовых листьев, и в самые зябкие ночи согревали друг друга телами.

У Симона Агасфер учился не только искусству пастушества, но и неброской мудрости существования: улыбчивый и благодушный напарник вполне доволен был сегодняшним днем, который всякий раз дарил ему краски и запахи созданного Господом мира, непритязательный кров и простую пищу, состоящую из овечьего сыра, козьего молока и пресных лепешек.

Со временем Агасферу открылось, что счастлив бывает лишь тот, кто не имеет несбыточных желаний и не задается проклятым вопросом: «Для чего?»

Сам же он обречен был на страдания, ибо разум его всегда рвался за пределы повседневного земного существования, а любовь к Эсфири как раз и являлась несбыточным желанием.

С возлюбленной он встречался в ее саду по субботам, когда бывал свободен, и всякий раз у него начинало болеть сердце, когда замечал, как похудела Эсфирь за последнее время, как поблек румянец ее прежде налитых щечек и все чаще по ним скатываются слезы…

В такие мгновенья он начинал ненавидеть Иисуса, а после, бессонными ночами, когда в загоне хрустко перетаптывались овцы, а рядом мирно посапывал Симон – вынашивал мрачные планы мести.

Эсфирь же решила все по-другому.

В один из дождливых декабрьских вечеров она встретила его – возбужденная, с живым блеском прекрасных своих глаз, проворно достала из-под столика беседки алавастровый сосуд с нардовым маслом и принялась весело умащивать им любимого, приговаривая: «Ты весь пропах овцами!» Потом выставила заранее припасенное вино, холодное мясо и сухие фрукты и, дождавшись, когда Агасфер насытится, сообщила:

– Я все придумала, возлюбленный мой! Если в несчастье нашем виноват Иисус – пусть Он же и поможет! Он ведь не только проповедник, но и великий чудотворец! Мне рассказывали, что во время пира в Кане галилейской, куда были приглашены Мать Его и ученики, кончилось вино, и тогда Иисус приказал слугам наполнить водой шесть больших каменных сосудов для обрядовых омовений и превратил ее в вино! В Галилее Он исцелил сына царского чиновника, даже не видя его! На берегу Тивериадского озера Он накормил пятью лепешками пять тысяч человек, оживил руку парализованного ткача Самуила, который случайно нарушил субботу, а возле Силоамского источника вернул зрение слепому, намазав глаза его бре-нием! Неужели Он не поможет нам?

– А что если… эта наша беда – наказание за грехи наши? – усомнился Агасфер.

– Как раз грешникам Он и помогает! – пылко возразила девушка и, понизив голос, добавила: – Я не сказала тебе главного: ко мне сватается Иона, сын самого богатого купца Александрии. Так что поторопись, любимый.

Процессия паломников вышла из ворот Стефана в северной части Иерусалима и двинулась в сторону Иерихона. Агасфер, который пас овец на противоположном склоне долины Кедрона, видел, как она, повторяя извивы каменистой дороги, змейкой спускается вниз, оставляя за собой редкое завихрение пыли, и вскоре различил облаченную в светлый хитон высокую фигуру Того, за Кем следовали все остальные. Иисус шел широким уверенным шагом, опираясь на длинный посох и, казалось, преодолевал пространство с завораживающей легкостью: никакой поспешности не было в Его движениях, в то время как сопровождающие частили торопливыми ногами, а некоторые даже, желая приблизиться к Назарянину, обегали толпу по сторонам ее.