Ханна потянулась, чтобы взять виконта за руку. Ему следовало оттолкнуть ее, но он бесстыдно наслаждался прикосновением, чувствуя успокоение от этого. После долгого молчания Ханна, наконец, заговорила:

– Значит, вы живете за счет доходов, полученных от ваших рабов?

Уильям не винил ее за такие предположения, но ему как можно быстрее хотелось противостоять обвинению, сказать правду, и от этого его голос звучал жестче, чем ему хотелось.

– Я ненавижу саму мысль об этом и отказался от подобной практики.

Это не должно было иметь значения, но он не хотел, чтобы Ханна так плохо думала о нем.

Ее глаза загорелись: – Вы освободили их?

– Я пытался. – Ему не нравилось разочаровывать девушку. – По достижении совершеннолетия я был полон решимости освободить всех до последнего. Но их тысячи, и все было не так просто, как я надеялся.

– Тысячи, – прошептала она. – Почему вы не смогли освободить их? Если вы владеете бедными людьми, то, несомненно, в ваших силах отпустить их?

– К сожалению, во многих областях, где они проживают, мои действия могли спровоцировать политические волнения и угрозу репрессий. Я бы поставил их жизни под угрозу. Я освободил столько людей, сколько сумел, позволив им храбрым, но отчаявшимся рискнуть вернуться домой в Африку. Тех, кто решил остаться рядом со мной, я вновь принял на работу на их прежние места или какие-нибудь другие, более подходящие, назначив справедливую оплату. Будь то раб или свободный человек, я настаивал на улучшении условий жизни и работы для всех рабочих и воссоединении семей, где это возможно.

Ханна задумчиво кивнула.

– Вы сделали все, что могли, и заплатили за эту немалую цену, полагаю.

– Все говорили, что я сумасшедший, что скоро уничтожу свое состояние, – Уильям пожал плечами. Поскольку он никогда не собирался покидать армию, то эти предупреждения не вызывали у него особого беспокойства. – Некоторые предприятия боролись за то, чтобы оставаться конкурентоспособными, особенно поначалу. Но удивительно, чего можно достичь, если не выжимать каждую унцию прибыли с плантации, фабрики и шахты. Несмотря на многочисленные плачевные прогнозы, мои дела процветали. Большая часть доходов переходила в жалованье, часть финансировала кампанию Уилберфорса, направленную на полную отмену рабства навсегда, но значительная сумма оставалась в резерве.

Уильям не прикасался ни к единому пенни дохода, к средствам, которые продолжали множиться, несмотря на его незаинтересованность. Очевидно, сейчас все должно было измениться, когда он занялся восстановлением поместья Блекторн. Его пренебрежение делами могло дать знать о себе.

Ханна некоторое время смотрела на него, нахмурив брови, словно обдумывая его откровения.

– Ваше решение исправить ошибки предков принесет божье благословение на все ваши начинания.

– Что? Нет! – Уильям чуть наклонился вперед. – Мои предки несут ответственность за многие поколения боли. Я никогда не смогу искупить того, что было сделано.

– Но разве не этим вы занимаетесь? Меняете жизнь людей, за которых в ответе, поддерживаете дело, которое может изменить судьбы бесчисленного количества других? Если это не возмещение за поступки ваших предков, тогда я не знаю, что это.

– Но мне это ничего не стоило, – он ударил здоровой рукой по груди. – Я просто запустил колесо, а потом отправился заниматься тем, чего мне самому больше всего хотелось, завербовавшись в армию офицером.

Лицо девушки выразило сомнение: – Только не говорите мне, что не проверяли, выполняются ли ваши приказы?

– Проверял… часто, – ответил он до того, как горько повесил голову. – Жаль, что я не был так усерден в надзоре за делами дома.

Ханна сжала руку виконта.

– Сейчас вы здесь. И еще не поздно загладить свою вину. Предполагаю, теперь ваша цель – узнать состояние дел в округе, попытаться исправить нанесенный ущерб?

Глядя на ее одухотворенное выражение лица, на их переплетенные руки, Уильям размышлял над ответом. Он не мог загладить вину, изменить прошлого, но мог сделать все самое лучшее для людей, живущих здесь и сейчас, для Ханны и ее семьи и обеспечить, как он надеялся, гарантии на будущее.

– Безусловно, это и есть мое намерение, – пообещал он с чувством.

Ее улыбка была наградой, которую он не заслуживал, но, тем не менее, наслаждался.

Уход за Уильямом напоминал Ханне тот единственный случай, когда ее пригласили на охоту. В один момент она наслаждалась острыми ощущениями от быстрого движения по гладкой равнине вслед за стаей гончих и грохотом копыт, эхом отдающимся в ушах, а в следующий… Она летела над дамским седлом, практически не касаясь его. В дамском седле Ханна сидела всего второй раз в жизни. Неудивительно, что она оказалась в ручье и нуждалась в спасении. Сложно сказать, что воспоминание было приятным, хотя, безусловно, захватывающим. Время, проведенное с Уильямом, так же можно было описать взлетами и падениями из-за перепадов его настроения, колеблющегося, как фонарь на корабле во время шторма.

Хоть она и понимала, почему Уильям настаивал на помощи Докинса в его личных потребностях, не было никакого оправдания возвращению к использованию им бранных слов. К сожалению, его язык «перебрал все цвета радуги», когда она предложила продемонстрировать правильный способ втирания заживляющей мази в его раненое бедро

– Мне жаль, если вы чувствуете, что ваше достоинство попрано, милорд, но кажется, вы создаете слишком много шуму. Я выполняла эту процедуру дважды в день на протяжении десяти суток, пока вы были без сознания. – Напоминание о том времени и ее действиях вызвало особенно пикантное проклятие, отчего Ханна пришла в еще большее раздражение. – Вы сами говорили, что сейчас нога более подвижна, чем до вашего возвращения. Лечение должно проводиться правильным способом, чтобы обеспечить максимальную пользу. Докинсу нужно показать это.

– Мисс Фостер права, милорд, – согласился камердинер. – Поскольку у меня не хватает нескольких пальцев, ее демонстрация придется очень кстати.

– Мисс Фостер может показать, как втирать мазь, на ком-нибудь другом.

– Очень хорошо. – Ханна перевела взгляд на единственно возможную кандидатуру. – Докинс, снимай штаны.

– Докинс, ты не посмеешь сделать этого! – зарычал Уильям.

Ханна положила руки на бедра.

– Мне нужно на ком-то показать, милорд.

– Не на моем камердинере, – пробормотал он, откинув одеяло со своей правой ноги и перетащив подушку на пах. – Проклятая женщина.

Ханна закатила глаза. Она совершенно не собиралась приближаться к его личному достоинству. Скромность этого человека доходила до абсурда.

Досада на чрезмерную реакцию Уильяма прошла, как только она обнаружила, что втирание мази в бедро виконта, когда он в сознании, в корне отличается от тех же действий, когда он без чувств. Остро осознавая его теплую обнаженную плоть под пальцами, она ощутила себя совершенно непохожей на ту привычно уверенную в себе особу. К большему смущению ее голос начал дрожать, когда она попросила Докинса делать то же самое самостоятельно. Извиняясь, Ханна боролась с желанием выбежать из комнаты.

К счастью, Уильям также мог находиться и в благоприятном настроении. Поделившись своей необыкновенной историей, он очень хотел, чтобы Ханна приняла участие в решении вопросов, касающихся поместья и округи. Уважение, которое он проявлял к ее мнению, было приятным, и она наслаждалась своей новой ролью – временного личного секретаря. Когда у пациента наступал период отдыха, чему он очень сопротивлялся, Ханна занимала свое время составлением списков, сочинением писем банкирам, юристам, нынешним и отставным офицерским друзьям Уильяма и различным торговцам. Виконт настаивал, чтобы Ханна отправила записки некоторым конкретным лицам с просьбой о немедленной встрече, что положило конец их перемирию.

– Еще слишком рано, – она бросила на Уильяма осуждающий взгляд. – Если вы переутомитесь, то нанесете себе вред.