Номенклатурный он и есть номенклатурный… А Григорьев тут тебе письмецо, отпечатанное на машинке, почитать дает, в котором: «…в свое время порочный стиль руководства привел к тому, что коллектив журналистов из дружного постепенно превратился в разрозненный, практиковалось гонение на некоторых корреспондентов, дошло до того, что кое-кто стал работать с гонорарными ведомостями, допуская финансовые нарушения, что не могло не повлечь…» В общем, такая белиберда, и вся в таком же духе. И дальше: «Сейчас, будучи на пенсии, занимает ставку редактора, а что редактирует, неизвестно. Мало того, продолжает давать ценные указания всем кому ни попадя». И в конце что-то вроде этого: «считаем, что подобное положение дел разлагающе действует…» и тому подобное. «Подпишешь?» – спрашивал Григорьев.

Тут наступал психологический момент – несколько подписей уже стояло. Кто из нас как расписывается, мы не помним и сразу в башке вопросики: кто подписал, а кто нет? Наверняка каждый так думал. Не знаю, кто и что для себя решал, но подписи ставили. Отказался ставить свой автограф редактор из пропаганды. Почему? Ведь кому как не ему быть в обиде на бывшего шефа, который в свое время взвалил на его плечи промышленную редакцию, забрав оттуда единственного корреспондента. Попробовали бы вы тянуть на себе выполнение эфирного времени за двоих целых полтора года, тогда бы уяснили, что за нагрузочка выпала этому парню.

Позвонил мне на днях, попросил зайти к нему в редакцию. Сидим. Молчит, разглядывает.

– Что звал-то? – спрашиваю.

– Неважно выглядишь, – говорит.

«Темнишь, – думаю. – Сам недавно на летучке при всех от моей передачи камня на камне не оставил, а тут сочувствуешь?» Я и говорю:

– Твоими молитвами…

– Вот что, Черепанов, нелегко тебе сейчас, а будет еще труднее. Ты когда-нибудь задумывался, за какие такие твои таланты тебя зачислили в штат?

– Начальству виднее, – разозлился я.

– Вот именно! За твое это «начальству виднее», «жираф большой»…

«Ишь ты, – думаю, – сам безропотно один редакцию тянул, а меня в мягкотелости обвиняешь?» И ему, уже с иронией:

– Не только за это… Я своих ног не жалею, в кабинетах не засиживаюсь.

– Этого у тебя не отнять. И зачем ты с телевидения ушел? Не пойму… Там такие энергичные организаторы, как ты, легче приживаются. А тут творить надо в одиночку… С телевидения ушел… Да он что, спятил? Вот бы я сам и ушел – жди! За то и ушли, что слишком шустрым был. Там оч-чень не любят, если ты кого-то «гениальнее», то бишь гонорарчики перехватываешь своей активностью. Ну и сглупил разок: в прямом эфире у одного партийца спросил о том, о чем, оказывается, спрашивать не следовало. Да их же никогда ни черта нельзя было толком понять! То можно, а то, вдруг, нельзя! Да бог с ними. Было и сплыло.

– Ушел, значит так надо, – отвечаю. – Ну так я пойду…

– Да нет, подожди. В общем-то ты парень неплохой. Я вот о чем, о письме. Оно пойдет в обком, а это – дело серьезное.

– Догадываюсь, – продолжал капризничать я.

– Да что ты говоришь! – с улыбкой иронизирует в ответ. – Из обкома придут и будут говорить с каждым, и… довольно-таки подробно. Подписал, не подписал – неважно. С каждым. И будут выяснять не только истину о старике, но и твою позицию. А она у тебя есть? «Начальству виднее» – это, согласись, не позиция. А сейчас не то время, чтобы ее не иметь.

– Короче, чего тебе надо?! – разозлился я.

– Ни тебе, ни мне этого разговора не надо – с представителями обкома. Говорю с тобой начистоту. Скажу больше: новый председатель на этом месте, как мне кажется, человек случайный. Но он пока дров не наломал, нет пока против него веских фактов, а по мелочам… Сутяжничеством заниматься не собираюсь.

– Ясно, и обкому соврать не хочешь, и свои эмоции подтвердить нечем. Не хочешь упасть в их глазах?

– Понимай как знаешь. Но это письмо всех нас перессорит. А тут не до склок, работать надо… И, поверь, письмецо это не простое, прощупывающее. Дело совсем не в старике, а в нас и в новом шефе.

– Ну ты и закручиваешь!.. Обычная кляуза, – закончил фразу я уже не так уверенно, как начал, вспомнив, как вел себя нынешний шеф, будучи тогда, на телевидении, просто замом. Было в нем что-то змейское с улыбкой. – Чего ты хочешь?

– Это уже разговор, – довольно улыбнулся мой собеседник. – Это письмо не должно уйти отсюда…

Письмо никуда не ушло. Организатор я, в общем-то, неплохой. Нашумел в курилке, мол, все мы тут за дураков или за проституток считаемся. Меня поддержали. Григорьева с письмом вызвали к начальству. Звонарев по этому поводу сказал, что я влип как кур в ощип, мол, этот Григорьев не тот человек, чтобы без инициативы сверху сочинять обвинительное письмо, да еще и собирать под ним подписи. Ну, это уж он, конечно, загнул! Так не бывает…

Новый председатель собрал всех нас, предупредил, что собрание будет беспротокольным, зачитал письмо и спросил, мол, как поступим, предупредив при этом, что «герой данного письма» уже написал заявление об уходе.

Кто-то спросил:

– Он о письме знает?

– Не должен…

– А почему его нет на собрании?

– Он заболел. Так что будем делать с письмом?

Все молчали, а редактор из пропаганды сказал:

– Не письмо, а филькина грамота!

– Что же ты тогда ее подписал? – спросил шеф.

– Я ее не подписывал.

– Странно, а мне показалось…

Не знаю, что ему показалось, но потом-то я кое-какие детали узнал. Вот одна: за пару часов до этого собрания Григорьев о чем-то поскандалил с бывшим председателем. Того сразу увезла «скорая», сердце прихватило. Вот еще одна: редактор из пропаганды сказал Григорьеву, что ничего подписывать не будет, потому что не бьет лежачих. А Григорьев доложил шефу, что подписали все, кроме тех, кто был в отсутствии. Да и новый шеф почему-то темнил, что старик не знал о письме. Знал – наверняка Григорьев сунул почитать. Каждый из нас занимается своими делами, и никто, как говорится, детей своих с бывшим шефом не крестил.

А вот у Григорьева с ним был давний конфликт. Смешно… Тот прошел всю войну, причем в разведке, а Григорьев недавно родился и только-только из университета выскочил. Что им было делить?

И все же, я не знаю, подписал бы или не подписал в той ситуации письмо. Этому предостаточно причин. И даже не причин, до них как-то не пришлось докопаться, да и не по мне это – перемывать самому себе кости, гонять туда-сюда бесполезные мысли, все равно все будет идти так, как решат те, кто у власти. Плохо то, что последний месяц как-то перестало все удачно состыковываться, ниоткуда выпрыгивают конфликты и конфликтики. Как бы какой-то из них не шибанул по мне.

И еще теперь это «подписал не подписал». Ну пронесло, да и ладно! Мало ли чего такого случалось, и все обходилось… Такое ощущение, что вот-вот под ногами заскользит почва. И еще эта дурацкая шутка Ветлы! Он и раньше позванивал, и раньше спрашивал «магнитофончик под рукой?», и выпаливал по телефону какую-нибудь заковыристую цитату. Ходячая энциклопедия!

И на этот раз так же было. Я записал и дал ради интереса прослушать супруге, на этот раз она не хохотала – хмыкнула: «Дай своим коллегам по работе послушать». Да вот, если хотите: «Способности у вас, милый дуралей, на редкость маленькие, но теперь вы, наверное, постепенно все-таки поняли, чего от вас требуют». Му-ра! Если тут намек на мои способности, то уж, конечно, не ему их оценивать.

А тут еще Кузнецов. Зашел ко мне на днях и выложил свою историю. На него в райком поступила анонимка. Вдалбливал я ему, не берись за это дело. Открыть детскую больницу за один год почти что на пустом месте, лишь помещение и никакого оборудования, никаких специалистов – авантюра даже при его вспышках энергии. Тогда мы поссорились. Я обозвал его карьеристом, мол, на пустом месте ради карьеры, не думая о детях – не знаю… Он мне: «Если пресса ничего не желает делать, то надо же хотя бы кому-то предпринимать какие-то меры, чтобы дело сдвинулось с мертвой точки. Пусть для детей лучше будут не совсем подходящие условия, чем совсем никаких. Решиться на поступок ради такого – это по-людски».