Не оборачиваясь, она едва наклонилась вперед, отчего бедра стали чуть шире, протянула руку к полке, взяла оттуда халат, вошла в него и словно захлопнула за собою светонепроницаемые шторы.
Меня била мелкая дрожь. Этого не могло быть! А почему бы и нет?! Она конечно же, Мария. У других такой способности самопогружения в неизвестно что и безразлично при каких обстоятельствах мне встречать не приходилось.
«Здравствуйте, извините, здравствуйте, привет, проходите, садитесь», – и больше ничего, и никакой Марии. Но как давно я о ней не вспоминал! Чем же таким сверхважным я был занят? Ах, да! Ну, конечно… экскурсии, сбор и обновление информации для текстов, хобби: экология, биология… В общем, «день-ночь, день-ночь, день-ночь». По-божески, как сказал бы отец Кузнецова. Мария-дубль спросила о металлургическом заводе, мимо которого мчал поезд:
– Он что, всегда так коптит?
Оказывается, это красные его дымы так поглотили мысли женщины в тот момент, когда мне пришлось войти.
– Всегда, есть еще тут «Химпром», алюминька, «Фосфат», еще с десяток дьяволят.
– А у нас в Новомосковске…
– Да, конечно, цена безответственности того, кто все это видит и научился не замечать.
До вечера мы говорили об ускорении и перестройке. Пожилая раз за разом приговаривала:
– Пора, давно бы пора.
Молодая в тон ей поддакивала. Мне грустно было от того, что она оказалась не Марией, что курица была холодной и пресной, что существуют красные дымы, поедающие такие прекрасные тела, что о перестройке и здесь, в купе, и у меня на работе, и где бы то ни было говорят так, словно ее наконец-то придумали там, в верхах, чем облагодетельствовали людей. Что поделаешь, так испокон веков у нас, у русских – поднакопим обид, поднасоберем силенок, поднимемся было на большое дело, а тут у какого-нибудь царя в башке прояснение, при опасности за свою шкуру мысли, они быстренько выстраиваются так, как ему надо. Он и давай послаблять. А мы – за нашу же силу – давай царя хвалить!
Ладно, когда так вот говорили бы только обыкновенные трудяги, но если и такие, как Черепанов, начинают утверждать, будто бы ускорение с перестройкой продуманы до мелочей на все пятнадцать лет вперед «во всех сферах человеческой деятельности», это как лишнее доказательство того, что долго еще и многие будут по старинке ожидать распоряжений сверху. Это все одно, что запутаться в кем-то давно искаженном библейском выражении «сначала было слово».
Слово и дело суть едины. И вначале, и теперь, и после…
Хм, надо же такое измыслить: продумано до мелочей! А как же тогда понимать эту истину: практика определит меру? Показали бы мне того гения, кто мог бы предположить развитие взаимоотношений в последние месяцы в нашем коллективе. Если и раньше в нем было «не фонтан» – так, выполняли общее дело люди, имеющие мало чего общего, но все же опытные что-то где-то подсказывали новичкам, считая за удовольствие показать свой профессионализм; на что-то, на фарцу, например, закрывали глаза, хотя и высказывали в кулуарах неодобрение, которое никого ни к чему не обязывало, с чем-то свыклись, – то теперь расслоились, заизолировались и забурлили: «перестроился-не перестроился». И так, скорее всего, не только у нас.
Что касается меня, то я, по выражению Черепанова, в эти игры не играю. Мне себя перестраивать незачем, и физиономия тому лучшее доказательство. Первое впечатление от моего вида у гостей города, особенно у интуристов, не самое лучшее. И хорошо, что люди, в случае со мной, прощаются, уже имея неплохой набор впечатлений.
Мария-дубль украдкой рассматривала меня, все более и более утопая в своем любопытстве, а я ничем не мог ей помочь, не хотел. Каждый способен без посторонней помощи выкарабкаться из собственной глупости. И потом, она из тех женщин, для которых любая загадка не загадка, а вот всякое объяснение для них превращается в неразрешимую головоломку. Ну, а уж если совсем начистоту – не до нее было, и это несмотря даже на то, что именно она стала первотолчком обвала часов, дней, недель, месяцев, лет, в течение которых я ни разу не вспомнил о Марии.
Проводница разносила журналы, газеты. Я посоветовал соседкам купить роман-газету, напечатавшую воспоминания строителя, Героя соцтруда Владислава Пахомовича Серикова, Черепанов недавно взахлеб о нем рассказывал, они знакомы. Полистал сам. Не литература, но во многом – любопытнейшая информация, над которой если как следует подумать…
Если бы да кабы во рту росли грибы…
Себе взял вместо снотворного политическую брошюру о ленинских двух тенденциях и развитии национальных меньшинств. Читал, а перед глазами чего только не промелькнуло: и киношно-открыточные образы стран, и лица, вереницы лиц интуристов, нашлось тут местечко и друзьям детства Олжасу Ветле и братьям Гримпельштейн.
* * *
Сон приснился дикий, фантастический: ангелы и монстры без имен и каких-либо определенных намерений. Я во сне кричал и свалился с полки. Напуганные соседки по-семейному хлопотали над моими ушибами, прибежала проводница. Постепенно все успокоились, я просил прощенья и улыбался. Для них все улеглось, стали готовить завтрак, скоро Москва, мимо мчали сосны, березы, дачные поселки, а во мне продолжало рушиться красивое здание, возводимое семь долгих лет, разлетался вдребезги, словно в замедленной съемке, небоскреб, в осколках которого не было ни единой черточки Марии. Только что были опыт, судьба, и вдруг – ничего, пыль и необъяснимый страх!
Такая пустота не может быть вечной, душа не вакуум, в ней постоянно должно что-то дышать и копошиться, рождая надежду на жизнь. И надежда эта появится! Помимо монстров, ангелов, химер, во сне, помнится, виделись образы реальной жизни моего близкого будущего, и это не мистика. Вы же знаете о таких случаях, да и сами их переживали, когда, впервые попав в какую-то ситуацию, удивленно замечали: это уже было однажды! Нет же, ничего такого не было и быть не могло, но пророческие мгновения этой бытности в мозгу вашем уже возникали. Из чего они складывались?
Наверное, из всего того, что влетело в нашу память. Мы, сдается мне, помним гораздо больше, нежели отмечает для себя наш разум. Я беседую с человеком, слежу за его мыслью, поглядываю на него и на все, что ни попадает в поле зрения: идущие мимо люди, газующие неподалеку автомобили. Прохожие обмениваются взглядами, фразами, небо то прояснится, то вновь сомкнутся тучи – не перечислить всего того, что рядом в эти моменты происходит со звуками, запахами, цветом, жарой и холодом, и все это пронизывает наше тело и мозг. И разговор мой с собеседником запечатлен там, под черепной коробкой, но разум отмечает для себя только это: смысл беседы, только смысл.
И не из этой ли всей информации тысяч дней предыдущих и этого дня тоже моделирует память образы дикие, фантастические и реальные?.. Весь мозг спит гораздо меньше, чем его мыслящая часть, если вообще спит.
Или этот, недавний пример. Как тут не поверить в наличие у каждого из нас этой самой ЭВМ?.. От Казанского вокзала до Белорусского, а от него до Звенигорода и затем почти до самого Дома творчества я в пути вспоминал и как-то пытался проанализировать фрагменты дикого сна, приснившегося мне в поезде, и это длилось до того момента, пока не заметил из окна автобуса человека, отчаянно махавшего водителю, чтобы тот остановил машину.
Автобус остановился, и в дверь, низко пригнувшись, протиснулся Олжас Ветла и, увидев меня, что называется сошел с лица. Его можно было понять: по представлению Олжаса только чудо могло свести нас вместе за тысячу километров от нашего города и именно в этой точке страны. Я тоже был потрясен, но не фактом встречи. Начиная с момента «человек стоит на дороге и отчаянно машет руками» – все это уже было в том сне. Ошеломило то, что невозможно было понять, каким же это я образом добрался до Звенигорода и дальше? Как прошел по маршруту, по которому ни разу в жизни не следовал? Добрался машинально, думая все это время о чем угодно, но только не о том, на красный или зеленый свет переходить дорогу, и много чего другого.
