Вскоре меня взяли в штат и, как это ни странно, не на радио, а на телевидение. Какая, шут, разница – хозяин-то один и тот же! Там поработал недолго. Как потом выяснилось, кому-то из обкома партии не понравилась моя рожа. Не «кому-то», конечно, его я знаю, но лучше пока не фамильничать. Они там так все друг на друга замкнуты, что лучше не совать голые пальцы в эту неизолированную электропроводку. И вообще – это уже другой разговор, а за язык меня пока никто не тянет. Что было, то было. А вот последние дни!

Эта дурацкая передача о кузнецовской больнице просто дышит на ладан – там тоже есть фамилии людей «заслуженных»…

Ольга, лиса, огрызаться начала. Никогда за нею такого не водилось. Рубли считать начала: куда дел да куда дел! Вела бы себя как надо, и «подкожные» сполна бы получала. Природа не любит пустот… Да еще и влюбилась в кого-то на новой работе. По утрам у зеркала по два часа высиживает, художница! А Люське косичку заплести – тещу понукает. Каждый день новое платье напяливает да еще и лается: «Надеть совершенно нечего!»

Антон, разгильдяй, лучшие мои поделки из дерева выменял на импортные тряпки. В школе еле-еле тянет, в башке одни дискотеки. Скорей бы год прошел да – в армию, в Афганистан, там образумят…

И что же это такое! Все шло нормально, спокойно, а тут как с цепи сорвалось. Новый шеф, судя по всему, меня невзлюбил еще тогда, на телевидении. И теперь давит. Звонарев сказал, что я новому начальнику перебежал дорогу с этим дурацким «коллективным» письмом… Настрой такой, что хочется бросить все к чертовой матери – и работу, и Ольгу, поехать в поселок, устроиться на судоремзавод в модельный цех и ничего кроме дерева и запаха стружек не знать… Надо же, как приперло! Антона отлупил так, что у самого от боли и жалости к нему сердце до сих пор не на месте. Никогда ничего подобного не было! Что творится? Скажи мне кто еще какой-то месяц назад, что вот так все у меня начнет оборачиваться, я бы его не смог понять. А теперь – и факты, и эмоции.

Звонарев… Надо бы его срочно увидеть. Этот хоть и высмеивает, но после его шуточек многое видится в ином раскладе. Он те же самые факты выстроит так, в такой раскрутке, что и не узнать ничего там первоначального.

…Может быть, никаких флажков и нет, а я – обложили, обложили. В панику ударился и всего-то?.. Нет! Обложили: председатель – раз! Кузнецов – два! Ни за что устраивают на летучках разносы – три! Ольга, Антон – четыре, пять! И в курилке, где всегда стоит треп, теперь при мне почему-то все больше помалкивают.

Сегодня побежал с утра к Звонареву и чуть не опоздал на летучку. Его не оказалось дома – сорвался, говорят, в дом отдыха. Снова непруха! Вошел в кабинет шефа, где у нас летучки, и сразу попал на глаза председателя. Видели бы, как он по мне резанул взглядом! Шефом он у нас – без году неделя, но в работу редакций уже внес напряженку.

Сначала мы удивлялись: впервые во главе областного телерадиокомитета становится человек из этой же конторы. Что теперь журчат о нем в курилке, не знаю. Чуть раньше журчали об увольнении по собственному желанию «корреспондента на договоре» Романа Давидыча Кручинского, бывшего в этой «ипостаси» без малого десять лет. Ему не могло быть не удобно: трудовая книжка пылилась в нашей конторе, стаж себе шел, больничные тоже, отпуск тринадцать дней и деньги – все, сколько наработаешь. Да еще и пописывал статейки в газеты, и в каком-то отделении связи таскал по утрам телеграммы. Сказывали, что за оформительские работы в ЖЭКе получал какие-то денежки. Возможно, что это уже трекнули наши женщины.

У нас еще отиралось несколько «договорников». Они были для нас удобны по понятным соображениям. Радио – не газета, где нештатник может после станка или комбайна посидеть вечерком и накропать доклад, из которого газетчики всегда смогут слепить корреспонденцию. Радио – это микрофон, а перед ним дрожат не только герои передач, но и сами нештатники. Сколько их у нас перепробовалось и кануло без следа – не сосчитать. А договорники – это профессионалы. Для них микрофон, как и для нас, что авторучка для газетчика, – часть тела.

Спросите, мол, откуда же берутся те, кто стал профессионалом? А кто откуда. Вот я, например, еще когда учился в институте инженеров городского хозяйства, не слишком-то был уверен, что полюблю будущую свою работенку – канализационное хозяйство, поэтому присматривался ко всему, пока не ухватил, что журналистика – это самое и есть то, но очень уж писать-строчить не любил, рука немела, а тут в нашу вузовскую многотиражку пришел начинающий радиокорреспондент Григорьев с плачущим лицом и странным для него заданием – побеседовать с корреспондентами вузовской газетки. Мы ему наговорили в шутку такого, что его след поначалу затерялся. Это уж потом сошлись…

Вскоре после этого общения на меня вышел один из редакторов радио, мол, микрофона не боюсь, интонации свободные, мысль раскрепощенная. «Попробуешь?» А отчего бы и не попробовать?.. Так что, пока ходил на лекции и сдавал экзамены, параллельно усваивалась и другая наука. Поначалу загвоздка была в том, что можно было поднимать не любые темы и проблемы, но и тут дело постепенно наладилось: надо было следовать определенным решениям и указаниям, пленумам всевозможным, и этому старшие меня учили. Если честно, то в душе было какое-то несогласие, но это наверняка у каждого в любом деле нет-нет, да и вылезет внутреннее, субъективное. Не доверять на работе людям, если они многоопытнее тебя? – тогда не знаю…

Так вот, мы обсуждали уход Романа Давидыча до тех пор, пока он не заявился на радио за последним гонораром. На все наши вопросы он ответил так: «Каждый устраивался как мог… Кто же знал, что будет перестройка».

Мы его поняли после, когда узнали, что «договорники» теперь упраздняются, чтобы сократить число «свободных художников», которых в столицах развелось видимо-невидимо. В столицах – пусть, но каково в областных центрах нам! Тут микрофон с руками не отрывают… Вопрос повис в табачном воздухе курилки.

А тут началась пересменка: председателя старого меняли на не очень старого.

Известие о том, что им станет зам по телевидению, меня озадачило. Когда я работал на этом «голубом экране», каждый божий день видел очень много обиженных. Может, и заслуживал кто разноса, но не настолько же… Может, он и прав – толковых передач на телевидении было маловато. Но ведь на радио дела гораздо лучше, а он уже вовсю жмет и давит!

Старого шефа проводили на пенсию и посадили в кабинет редакции пропаганды – нет, не корреспондентом, а просто там было место для еще одного стола и стула. Представляю, что чувствовали ребята из этой редакции под одной крышей с недосягаемым раньше шефом!

Как бы то ни было, они там общались, работали, а мы в эту комнату заходить перестали. Не тот стал расклад. Началась подготовка к съезду партии. Мы бегали по предприятиям, отлавливали микрофонами отклики на проекты партдокументов. В общем, все обычно. И все бы, казалось, ничего, но произошла мерзость. Письмо.

Я был в командировке, и мне после этот случай рассказали в лицах, как это умеют делать ребята из информации. Григорьев зазывал корреспондентов по одному к себе в редакцию, угощал сигаретой и спрашивал: «Ну как тебе в новом образе бывший председатель комитета?» Легко так обращался, ласково, и тут же восседали его сотрудники по редакции быта и писем. Вопрос он задавал по форме вроде бы наивный, но по сути своей провокаторский.

Ну подумайте сами, притащился я, допустим, с записи какого-нибудь интервью, скинул с себя семикилограммовый магнитофон и бухнулся в кресло перевести дух, мысли причесать, мол, что теперь с этой записью делать. У нас об этом говорят: мало поймать курицу, надо ее еще ощипать и приготовить. Ну вот, оцениваю я, допустим, эту самую «курицу», а тут к тебе с сигареткой халявной и – «ну как тебе в новом образе бывший председатель?» А в самом деле, как? Ну, если не вдумываясь особо, то так: отставной генерал в одной казарме с рядовыми. Ребятам из пропаганды не позавидуешь, им при нем ни поспорить, ни тебе по телефону не поругаться, ни мнений общих не выработать. Он-то, хоть и отставной, но пойди сосчитай всех его друзей и все его связи!